— Извини, — пробормотала я, отступая на шаг назад, и уставилась на свои новенькие блестящие туфельки.
— Меня зовут Марни, — сказала она, — а тебя как?
Эта первая встреча символизирует наши с ней отношения в целом. Марни обладает той открытостью, той манерой держаться, которая мгновенно располагает к ней. Она безоговорочно уверена в себе, бесстрашна и не задумывается ни о каких камнях за пазухой у окружающих. В отличие от меня. Я боюсь любого проявления враждебности и всегда жду того, что в конечном счете (мне это слишком хорошо известно) обязательно произойдет. Жду, что меня высмеют. В тот день я боялась, что предметом осуждения и насмешек станут мои прыщи на лбу, волосы мышиного цвета, школьная форма, которая была мне явно велика. Теперь переживаю из-за другого — это вечно дрожащий голос, одежда, выбранная мной исключительно с точки зрения удобства, а вовсе не потому, что она мне идет, кроссовки, прическа, обгрызенные ногти…
Марни — свет, в то время как я — тьма.
Я сразу же это поняла. Теперь ты тоже об этом знаешь.
Итак, подошла наша очередь, и сидевшая за столом учительница в голубой блузке рявкнула:
— Имя?
— Марни Грегори, — ответила моя новая знакомая твердым и уверенным тоном.
— Б… В… Г… Грегори. Марни. Тебе — в тот класс, с буквой «C» на двери. Теперь ты, — бросила она мне. — Ты у нас кто?
— Джейн, — пролепетала я.
Учительница оторвалась от списка, который лежал перед ней на столе, и закатила глаза.
— Ой, — спохватилась я. — Простите. Я Бакстер. Джейн Бакстер.
Учительница сверилась со списком:
— В том же классе. Тебе в ту дверь. С буквой «C».
Кто-то мог бы возразить, что наша дружба была продиктована обстоятельствами и что я ухватилась бы за любого человека, проявившего ко мне мало-мальское участие, доброту, любовь. Вероятно, этот скептик оказался бы не так уж далек от истины. В таком случае можно считать, что встреча, а впоследствии дружба с Марни были предначертаны свыше, поскольку потом я тоже стала ей нужна.
Это кажется бредом, знаю. Возможно, это и есть бред. Но временами я могу в этом поклясться.
— Да, будьте добры, — сказал Стэнли. — Я с удовольствием выпью чая со сливками.
Стэнли был моложе меня на два года, однако же успел стать адвокатом с кучей всяких степеней. Светлые, почти белые волосы все время падали ему на глаза, а еще он постоянно ухмылялся, зачастую без особой причины. В отличие от большинства его сверстников, необходимость разговаривать с женщинами не вызывала у него немедленного приступа немоты, — видимо, сказывалось детство, проведенное в окружении сестер. Но в общем и целом он был невыносимо скучен.
Чарльз, судя по всему, наслаждался его обществом. Что ж, это было предсказуемо. И вызывало у меня еще большее отвращение к Стэнли.
Марни через стол передала ему сливочник, аккуратно придерживая блузку на животе. Не хотела, чтобы тонкая ткань — думаю, это был шелк — задела фрукты в вазе.
— Еще что-нибудь? — спросила она, посмотрев сначала на Стэнли, затем на меня и в последнюю очередь на Чарльза.
На нем была рубашка в бело-голубую полоску; несколько верхних пуговиц он расстегнул, и в вырезе виднелся треугольник черных волос. Взгляд Марни на некоторое время задержался на нем. Чарльз покачал головой, и его галстук — который он развязал да так и оставил болтаться на шее — скользнул влево.
— Отлично, — произнесла Марни и, присев к столу, взяла десертную ложку.
В разговоре, как обычно, задавал тон Чарльз. Стэнли мог бы с ним потягаться и при каждом удобном случае вставлял рассказ о каком-нибудь своем успехе, но я скучала, и, думаю, Марни тоже. Мы обе откинулись на спинки кресел, потягивая остатки вина, и каждая была поглощена собственным мысленным диалогом.
В половине одиннадцатого Марни, по своему обыкновению, поднялась и произнесла:
— Так, ладно.
— Так, ладно, — эхом отозвалась я и тоже встала.
Она собрала со стола тарелки и примостила их на сгибе левой руки. Розовая капелька сока вытекла из одинокой малинины, лежавшей на одной из тарелок, и запачкала белоснежный рукав блузки. Я взяла опустевшую вазу для фруктов — Марни сделала ее своими руками на каком-то мастер-классе по гончарному делу несколько лет назад, — захватила сливочник и последовала за подругой в кухню, расположенную в глубине квартиры.
Эта квартира — их квартира — была данью их отношениям. Платил за нее, как и за бо́льшую часть остальных вещей, Чарльз — по настоянию Марни. Пожалуй, за все три года, прошедшие со дня их знакомства, это был единственный раз, когда Чарльз поступил наперекор себе: он был не из тех людей, что поддаются на уговоры. А вот Марни, напротив, могла без труда уговорить кого угодно на что угодно.