Он продолжал тыкать в телефон, но телевизор завис, и изображение на экране застыло, упорно отказываясь меняться. Это была фотография Марни — она сидела на деревянном лежаке, спустив с него ноги, и с улыбкой размазывала по рукам крем от загара. Ее соломенная шляпа легкомысленно съехала на лоб, а бикини слегка задралось, обнажив полоску еще более светлой кожи под грудью. Она со смехом смотрела в объектив, и я так и видела, как она бранит Чарльза — так мать могла бы бранить сынишку — за то, что сфотографировал ее, застав врасплох, когда она была к этому не готова.
Впрочем, я на его месте тоже не удержалась бы. Потому что, не подозревая о направленной на нее камере, Марни была самой собой и держалась естественно: не напрягалась, не позировала, не делала специальное лицо и куда больше походила на ту женщину, которую мы с ним оба знали и, пожалуй, любили.
— Это снято в самом последнем нашем отеле, — пояснил Чарльз, выключая телевизор, и экран померк. — Там был совершенно фантастический ресторан. С мишленовской звездой. Мы брали дегустационное меню. Обошлось это крайне недешево, но оно того стоило. Было безумно вкусно, честное слово.
Помню, я задалась вопросом: доведется ли мне когда-нибудь еще раз отправиться в свадебное путешествие? Это казалось маловероятным тогда и кажется еще менее вероятным сейчас.
Марни позвала нас к столу.
— Я приготовила карбонару. — Она отодвинула свой стул и посмотрела на меня. — Но не нашу обычную, которую я делала в Воксхолле. — Она обернулась к Чарльзу. — Это своего рода оммаж нашему путешествию, — сказала она. — По рецепту из того ресторанчика на горе. Помнишь его? Ты показал Джейн фотографии оттуда? Еда там была просто… — Она поднесла сложенные пальцы к губам и с чувством чмокнула их. — Мне пришлось выпрашивать у них рецепт — думаю, это их семейная классика, — и это просто что-то с чем-то. Куда лучше той привычной карбонары. Ладно, я умолкаю. Ты должна сама это попробовать.
Она плюхнула щедрую порцию в мою миску и какое-то смехотворное количество на тарелку Чарльза. Он не любил есть из мисок. И не любил мешать друг с другом разную еду. Он ни за что не согласился бы отправить в рот спагетти и салат одновременно.
Я принялась наматывать спагетти на вилку и сразу же увидела, что соус имеет совершенно иную текстуру. Чуть схватившиеся яйца обволакивали каждую спагеттину шелковистым кремовым слоем. Наша карбонара — только не пойми меня неправильно, я любила ее и до сих пор считаю своим любимым блюдом — представляла собой перемешанные со спагетти комковатые кусочки яичной болтуньи.
— Изумительно, — произнес Чарльз. — Честное слово, вкус в точности такой же.
Марни захлопала в ладоши:
— Именно этих слов я от тебя и ждала. А ты, Джейн? Тебе нравится?
— Ну-у, — протянула я, — не стану утверждать, что такой вариант нравится мне больше, чем наша карбонара, потому что это было бы предательством с моей стороны, но это божественно.
Марни улыбнулась:
— Я знала, что тебе понравится. — Она подлила мне вина. — Мы привезли эту бутылку оттуда. Я думала, это безнадежная затея — ты же знаешь, что вкус все равно будет совсем не тот, — но оказалось, что вино перенесло транспортировку гораздо лучше, чем я ожидала. Тебе так не кажется?
Чарльз кивнул.
— Определенно, — отозвался он. — Великолепная паста, превосходное вино. Если бы не дождь, я бы почти поверил, что мы все еще там.
Быть может, это прозвучит странно — и наверное, ты мне не поверишь, — но до того момента я ни разу не чувствовала себя третьей лишней. Да, я прекрасно отдавала себе отчет в том, что это конкурирующие отношения. Однако почему бы им не сосуществовать параллельно? Но чем дальше, тем яснее становилось, что наша дружба с Марни всего лишь глава в их истории и в ней больше нет места ничему другому, кроме одной-единственной любви.
Самые первые месяцы после гибели Джонатана я жила как в тумане, толком не помню ни что делала, ни куда ходила, ни с кем разговаривала. Но в конце концов я все-таки снова вышла на работу, и в ту неделю Марни пригласила меня на пятничный ужин. Чарльз работал допоздна, зачастую возвращаясь домой после одиннадцати, а то и вовсе под утро, но вечером в пятницу принципиально не задерживался в офисе никогда. Он говорил, что выходные — это святое. Главное в жизни — во всем соблюдать баланс, заявлял он. Но когда он в пятницу приходил домой в восемь-девять, то обыкновенно чувствовал себя настолько вымотанным, что у него не было ни сил, ни желания куда-то идти, встречаться с друзьями или заниматься чем-то еще. Ему просто хотелось спокойно побыть дома. Поэтому мои визиты стали еженедельными и со временем превратились в заведенный порядок, который практически никогда не нарушался.