Очевидно, что его горячность, клокочущий у него внутри гнев причиняли ему боль, и тем не менее это не остановило его — ни на секунду.
— Ну так вот, послушай, что я тебе скажу. Я не стал бы прикасаться к тебе, даже если бы ты была самой последней оставшейся в мире женщиной. Я не могу придумать ничего более омерзительного. Да меня при одной мысли об этом начинает мутить. — Он умолк и с трудом отдышался. — Нет, конечно, может, тошнит меня оттого, что я ударился головой, но, судя по всему, мы все равно сейчас с этим ничего не собираемся делать, да?
Он поморщился, потом прикрыл глаза и сделал глубокий вдох. Я думала, что он закончил, но он заговорил вновь:
— Я сказал, что хочу тебя? Да мне такое даже в страшном сне не могло бы присниться! Но это просто прелесть что такое! Посчитать, что кому-то может прийти это в голову! Хорошо, наверное, иметь такую высокую самооценку. Да уж, наверное, неплохо. — Он взревел от боли и, прежде чем продолжить, зашелся в коротком приступе кашля, выгнавшем последние остатки воздуха из его легких. — Вот что я тебе скажу. И слушай меня внимательно. Знаешь, что будет дальше? Меня отвезут в больницу, и моя жена будет там со мной. И когда она обо всем узнает, ей это очень не понравится. Твоя песенка спета, Джейн, спета окончательно, и ты сейчас испытываешь судьбу, очень опасно испытываешь. — Он издал странный пронзительный звук, но и этого было недостаточно, чтобы заставить его заткнуться. — Так что ничего страшного, — продолжил он. — Давай подождем. Потому что мы оба знаем, кто победит, и это будешь не ты.
— Неправда, — возразила я.
Его слова вызвали у меня злость, но при этом меня охватило какое-то странное возбуждение. Мне хотелось, чтобы он замолчал.
— Вот увидишь, Джейн. Я-то знаю, что будет дальше. И дело тут даже не в тебе. Дело во мне. Настало мое время.
Я протянула руку и коснулась пальцами его шеи. Он отдернулся и хрипло простонал от боли, которую вызвало резкое движение. Щека у него опухла, кожа натянулась и блестела, как воздушный шар, глаз заплыл и налился кровью.
Я повторила попытку, и на этот раз он даже не пошевелился; он лежал совершенно неподвижно.
— Ну хватит, Джейн, — сказал он. — Что ты делаешь? Хватит. Это уже слишком. Пожалуйста.
Он говорил сквозь сжатые зубы, усилием воли удерживая мышцы лица в неподвижности, чтобы боль не вспыхнула с новой силой. Я чувствовала, как он дрожит от напряжения под моими пальцами.
— Что ты делаешь, Джейн? Мне нужна помощь. Ты можешь просто… — Он снова дернулся. — Можешь убрать руку? Убери ее. Сейчас же. Хватит.
Это было изумительное ощущение.
Сейчас, оглядываясь назад, я не узнаю женщину, которая сидела там на полу, касаясь шеи раненого. Я не узнаю ее улыбку. Я не узнаю ее глаза. Она кажется мне совершенно другим человеком.
Я погладила его по шее указательным пальцем, потом всей ладонью. Он затих и не шевелился. Подбородок у него был колючий на ощупь, сизый от двухдневной щетины. Он закрыл глаза. Я видела, как его грудь вздымается и опадает, слышала его неровное, прерывистое дыхание. Моя ладонь скользнула выше, к его щеке.
Интересно, бывала ли тут рука Марни — по утрам, когда они вдвоем лежали в постели, или во время их первого поцелуя? Я обхватила его лицо второй рукой с другой стороны и крепко сжала его в ладонях. Потом осторожно запустила пальцы в его волосы и почувствовала на корнях тонкую пленку кожного сала.
— Пожалуйста, Джейн, — прошептал он. — Хватит. Прости меня. Не обращай внимания на то, что я тут наговорил. Я это все не всерьез. Давай просто… Мы можем все это забыть. Честное слово.
— Я не могу тебе помочь, — отозвалась я. — Прости. Я просто не могу.
— Тогда уходи, — с нажимом произнес он. — Убирайся отсюда. С меня довольно. Пошла вон.
На меня неожиданно накатила ярость. Меня что, вышвыривают из этой квартиры вторую неделю подряд? Серьезно? Нет. Нет уж. Ничего подобного. Потому что теперь сила на моей стороне и решения тут принимаю я. И я не намерена никому позволять говорить мне, куда идти и что делать, а также разрешать или запрещать мне здесь находиться. И уж определенно не Чарльзу. Он высказался, теперь настал мой черед. Это мой звездный час.
Я сделала глубокий вдох.
— Никуда я не уйду, Чарльз, — произнесла я очень-очень спокойно. Он не должен видеть, что я разозлилась. Ни к чему пугать его еще больше. — Я хочу остаться здесь. И я здесь останусь.
Наверное, к тому моменту я созрела для решительных действий. И вовсе не из сострадания или неуместного человеколюбия хотела, чтобы он немного успокоился, перестал бояться. Просто не стоило нагнетать атмосферу раньше времени. Пусть в последний, заключительный миг его охватит невыносимо острый ужас.