На Полуострове с гигиеной дела обстояли несколько лучше, чем в остальном Равновесном Мире. По крайней мере, там, где имелись термы, как в Саргузах.
Хотя туда абы кого не пускали.
Если кому и не писан церковный закон, так это богачам. Набрать горячую ванну — удовольствие не из дешёвых. Перед светскими раутами они обязательно нежились в воде, мылили тела, наносили всевозможные лосьоны на кожу — и прочее, и прочее.
К счастью для них, Полуостров кишел парфюмерией и косметикой, раз на внешнюю красоту здесь имелся особый спрос. А промышленникам только дай повод лишний раз озолотиться.
Бедных, то есть, большинства это не касалось. Лучше купить с полсотни буханок хлеба, чем один флакончик парфюма.
Плебеи рождались, жили и умирали в грязи. Шутка ли, сами же её и плодили. Как видел Альдред по пути в церковь, они-то и составляли костяк всякой орды упырей.
Думая о том, насколько он грязный и израненный, Флэй остановился на весьма интересной мысли.
В его голове мигом установились причинно-следственные связи.
Гигиена.
А если точнее, отсутствие таковой первично способствовало распространению заразы в воздухе. Миазмы не возникают на пустом месте — они поражают города, деревни, но не дикую природу.
Иными словами, самые загрязненные участки на теле земли. Те уголки, где скапливаются люди, плодящие нечистоты.
С какой стороны ни глянь, Саргузы были с самого начала обречены пасть жертвой морового поветрия. Хуже всего двойственность, что зиждется на изречениях Церкви.
Так, с одной стороны, священники призывали относиться равнодушно к бренному телу, больше заботиться о будущем души.
А с другой, жрецы беспрестанно разглагольствовали о миазмах в обход врачебных мнений: якобы зловоние — плод людского грехопадения, который множится и липнет к мирянам, чей образ жизни идёт вразрез с религиозной моралью.
«Можно подумать, чиста плоть лишь истинного праведника. Ну да, да ну…»
Эдакий Уроборос.
Вечный порочный круг.
Нерешаемая проблема.
Один фактор в разрезе вирулентности чумы влёк за собой другой, порождая совокупность. И теперь, что бы человек ни делал, рано или поздно мор коснётся и его.
Альдред Флэй явственно прочувствовал это на собственном примере.
Он хмыкнул:
— Пускай так и есть. Что бы это изменило, если бы я об этом додумался раньше? Да ничего в сущности! Дельная мысля приходит опосля. А меня за горло держит сам Бог Смерти. Тут уж без вариантов.
Размышления ренегата прервало копошение у ворот. Перед ним открывали дверь.
Он отлип от створки, оживившись, и прошёл к проёму.
Альдред увидел двоих людей, перекрывших ему путь. Он остановился и внимательно изучил каждого из них с ног до головы.
Всё тот же сторож, оказавшийся кем-то вроде рыцаря.
Быть может, ещё недавно тот верой и правдой служил Герцогу. По крайней мере, доспехи на нём и меч с затейливым навершием говорили о принадлежности к благородному воинству Ларданов.
Другое дело — физиономия, вырубленная топором, которую даже в самой глухой деревне не сыскать.
Лысый, понурый и в то же время угрюмый.
Он напоминал обезьяну: лысый череп, широкий выдающийся вперёд лоб, нос картошкой с раскидистыми ноздрями, губы-шлёпанцы.
И таким индивидам везёт с родословной…
Человек, что пришёл с ним, вызвал у Флэя куда больший интерес.
Любопытство оказалось взаимным.
С собой сторож привёл здешнего церковнослужителя. Каких-либо отличительных одежд клирик не носил, предпочтя более удобную рясу. Богато расшитая церемониальная мантия сильно бы стесняла его в движениях.
Но его одежды — это одно.
Внимание Альдреда привлекло именно его лицо. Иностранная наружность.
Как бы этот человек ни очутился в Саргузах, его нельзя было охарактеризовать как уроженца Западного Аштума. А вот Восточного…
Флэй вдосталь насмотрелся и на дельмеев, и на тримогенян, и на всевозможные народы, что теснились на Барахолке.
Чёрные, как смоль, курчавые волосы под стать мурину с Невольничьего Берега.
Орлиный нос, доставшийся от предков из Халифата.
То ли шоколадный, то ли кофейный оттенок кожи, как у переселенцев с Сулакты.
Массивный череп, отлично подошедший бы норманну под чашу, как у коренного жителя Гастета.
Грушевидное лицо, распространённое среди дельмеев.
Чуть раскосые глаза, как у шумайца и им подобных. А сами они — жёлтые, как у обыкновенного уроженца Тримогена.
В нём проявились начала всех восточных народов. Или почти всех.
И лишь густая борода отвечала представлениям гармонистов о служителях Церкви Равновесия. Вот, что шло с остальным обликом вразрез.