Виктор Колупаев
СЕДЬМАЯ МОДЕЛЬ
1
Полупустой автобус распахнул двери. Конечная остановка. За шоссе начинался парк, тянувшийся до самой реки. Из-за верхушек сосен виднелись два верхних этажа нашего института. Сосны быстро глушили городские звуки. Скрип песка на еще мокрых от росы дорожках, шорох ветвей и запах… Какой запах!
Из вестибюля широкая лестница вела на второй этаж в большой светлый зал со смотровой площадкой на Ману и ее левый берег. В зале стояли мягкие кресла, а на столиках — букеты цветов, полевых, лесных. Здесь уже толпились испытатели. Все еще были в обычной одежде городских жителей. Я поздоровался. Мне ответили вразнобой. Некоторые, уже постояв на смотровой площадке, выходили в дверь, ведущую в «экипировочную».
Смотреть отсюда на зеленый, с голубыми прожилками озер, левый берег Маны стало уже ритуалом. Проектировщики нашего института кое-что понимали в человеческой психологии. Вид отсюда был красив всегда, в любое время года. Даль, открывающаяся километров на двадцать, действовала на людей умиротворяюще. Мана круто поворачивала под девяносто градусов на север, широко блестя на солнце своей ровной тихой гладью, а еще дальше, где-то за Синим утесом, сливалась с дымкой горизонта.
Я вздохнул и оглянулся. В двух шагах от меня стоял испытатель Строкин.
— Как дела с нашей «подопечной», Валерий? — спросил я.
— В вечернюю смену все было нормально, — ответил он.
— Пусто то есть?
Строкин пожал плечами:
— Что у нас может быть интересного? Это у самого Маркелова да еще, возможно, в третьей модели есть что-то интересное. А у нас… — Валерий махнул рукой и замолчал.
С минуту мы еще постояли рядом.
— Красота какая… — сказал Валерий.
Я кивнул и отошел в сторону.
Сознание, уже автоматически переключенное на что-то иное, подсказывало мне, что надо идти в «экипировочную». Машинально, даже не думая об этом, я отворил дверь, вошел в зал, уже не имевший окон, но с множеством кабинок, вошел в одну из них, свою.
Через десять минут я вышел, одетый в плотно облегающий тело комбинезон, удобный и нисколько не стесняющий движений, по эскалатору в конце зала поднялся на следующий этаж. Здесь находились просмотровые, или «предбанники», как мы их называли. «Предбанников» было четырнадцать, по числу сменных испытателей. Я зашел в свой. Двухметровый экран объемного телевизора. Пульт управления и четыре кресла. В трех уже сидели инженеры обслуживающего персонала. Приятный приглушенный свет, шум аппаратуры, привычный и необходимый. Я поздоровался. Трое повернули головы и тоже поздоровались. Один крутанулся в кресле, спросил:
— Просмотр?
— Да, — ответил я. — Сколько информационных минут? — Про часы испытатели уже и не спрашивали.
— Ноль, — ответил инженер.
— Хорошо. Сколько дает машина?
— Четверть часа.
Это означало, что электронный мозг института из восьми часов работы испытателя выбрал только пятнадцать минут, которые имели хоть какое-то еще значение для исследований. Да и то… Пятнадцать минут — это просто так, минимально возможное время. Хочешь не хочешь, а смотри. Все равно ничего полезного и интересного не будет.
— Вечерняя смена, — сказал инженер. — Седьмая модель.
Я и так знал, что будет просмотр вечерней смены. Ночная еще не вернулась. А когда вернется, то материалы ее исследований еще несколько часов будут обрабатываться. Этот разрыв в восемь часов представлял некоторое неудобство, потому что связи с испытателем во время смены не было никакой. На восемь часов испытатель был предоставлен лишь самому себе. Правда, их там двое, но это мало что могло дать. Вездеходы работали в разных квадратах. В институте уже проводились работы по обработке поступающей от испытателей информации в реальном масштабе времени. Но эту систему введут еще не скоро. Несколько минут можно было поговорить с самим испытателем ночной смены Вольновым, когда он выйдет из вездехода. Но это и все…
Я сел в кресло перед экраном, сказал:
— Просмотр.
Экран ожил.
Накатились барханчики песка, ушли в стороны, желтые-желтые, безжизненные, привычные. Машина шла, по-видимому, со скоростью километров пятьдесят в час. Я это чувствовал.
— Три часа сорок пять минут, — сказал автомат.
Это означало, что кадры, возникшие на экране, соответствовали трем часам сорока пяти минутам после начала вечерней смены.
— Почему вычислительный центр выбрал именно этот момент? — спросил я.
— У испытателя участился пульс, — ответил инженер.
— Учащение пульса! — Я усмехнулся. Тоже мне, критерий! Может, Крестьянчиков пить захотел?