– Выполняя волю твою, Озаренный… – продолжил озадаченный несколько Кумбар. – И волю козла твоего… то есть бога твоего Умбадо… Вот… тот, кто нашел девушку…
Он оглянулся на евнуха и прошипел сквозь зубы:
– К стопам! К стопам припади!
Бандурин рухнул на пухлые подушки колен и проворно пополз к ногам Конана, обутым в кожаные солдатские сандалии. Варвар едва успел спрятать ноги под кресло, брезгуя мокрых губ скопца и его самого в целом.
– Прочь!
Громовой голос Озаренного в мгновение остановил передвижение евнуха и заставил его в ужасе отпрянуть.
– А ты… – Конан величественно протянул руку, пальцем указывая на сайгада. – Пошел вон!
Кумбар приподнял брови и удивленно – ибо это была его комната, – с легкой укоризной посмотрел на киммерийца. – Ну и ну… – пробормотал он, удаляясь. – Вот и пускай во дворец таких…
С облегчением варвар проводил взглядом Кумбара: при нем он в любой момент мог сбиться с игры и расхохотаться, а сего допустить было никак нельзя. Тем не менее остаться наедине, пусть и в одной из лучших комнат дворца, с жирным вонючим скопцом представлялось ему тоже удовольствием не из приятных.
Но – делать было нечего. Евнух, шныряющий по всем этажам, должен знать побольше других, а ради открытия тайны Конан готов был даже дотронуться пальцем до его пухлой волосатой руки. Потому он сдержал гримасу отвращения, криво улыбнулся и кивком велел евнуху сесть в кресло.
Дрожа, Бандурин исполнил желание Озаренного, примостил обширный зад свой на краешке кресла, чуть не сверзясь при этом на пол, и преданно уставился в синие, на удивление молодые глаза.
– Поведай мне, о верблюжий горб… как возлежала убиенная девица… – с запинкой начал варвар, мгновенно покрываясь потом в попытке составить правильно непривычные слова, – что у ней висело… на лилейной шее…
– Удавка висела, – с готовностью ответствовал скопец, подаваясь вперед. – То есть не висела, а тут же валялась… Длинный такой шнурок, шелковый.
– Грм… А девица возлежала как?
– Хорошо.
– Что хорошо?
– Возлежала хорошо, – промямлил Бандурин, не в силах уразуметь вопроса. Как же можно возлежать? Обыкновенно. Как все возлежат на ложе своем. Он бросил опасливый взгляд в суровые синие очи Озаренного и тут же благочестиво опустил голову, сложил руки на коленях.
Едва сдержав злобный рык, Конан удовольствовался тем, что про себя обозвал евнуха вонючей задницей, шкурой шелудивого осла и дерьмом нергалова отродья. Но следующий его вопрос поверг бы в недоумение и мудреца, прочитавшего сотни книг.
– Каковы очи ее были и куда таковые очи сии направлены были?
Бандурин начал стремительно багроветь. Из всего вопроса он понял только слово «очи», и теперь ему следовало как-то распорядиться этим словом, чтобы Озаренный остался им доволен.
– Очи… – просипел несчастный скопец, – очи сии буде страстны… Лесом густым покрыты…
– Хр-р-р… – зарычал подобно льву седобородый старец, сверкнув своими юными синими глазами. – Каким лесом, навозная куча? Каким еще лесом?
– Лесом ресниц, – робко пояснил Бандурин.
Конан задумался. Евнух явно не понимал его запутанных речей, хотя несомненно старался: от натуги красный словно роза в императорском саду, он так вращал маленькими глазками, что они грозили вот-вот вывалиться из орбит. Испустив тяжелый вздох, заставивший Бандурина подпрыгнуть в кресле, киммериец продолжил допрос.
– Каковая собака шныряла возле тела убиенной девицы?
– Собаки не было, – воспрял духом скопец, впервые уловив смысл речей Озаренного. – Эрликом клянусь, господин, ни единой собаки не было!
– Под собакою человека разумел я, дурень! – сквозь зубы процедил варвар, приподнимая полу хламиды и вытирая ею взмокший лоб.
– Деву ли? Мужа? – деловито осведомился Бандурин и осмелился наконец поднять глаза на Озаренного.
– Все равно, деву или мужа! Говори, жирная курица, был кто в ее комнате или нет?
– Никого, – доложил скопец, ничуть не оскорбленный «жирной курицей». – Ни единой собаки!
– Какой собаки? – взревел Конан, поднимая огромный кулак и поднося его прямо к короткому пятачку евнуха.
– Под собакою человека разумел я, господин, – пропищал бедняга. По лицу его ручьем лился пот ужаса; руки дрожали, и все волоски на них вздыбились; ягодицы покрылись зябкими мурашками и зачесались. С мольбою обратив взгляд на Озаренного, евнух бухнулся на колени и, не успел Конан отодвинуться, припал к босым пальцам ног его мокрыми губами.
Последовавший за этим удар отбросил скопца к противоположной стене, но не убил, так что пару мгновений спустя, успокоенный и даже умиротворенный, смог занять свое место в кресле.
– А теперь, – зловеще ухмыльнувшись в бороду, произнес Конан, – говори мне всю правду. Всю, тучный червь, не то я тебя скормлю нашему козлу… то есть нашему богу Умбадо!
Бандурин затрясся.
– Да что говорить-то, господин? – Он тоскливо огляделся, словно надеясь узреть в этой комнате нечто, способное помочь ему понять хитрые речи Озаренного.
– Правду! Я все знаю! Все! – гремел киммериец, со вкусом входя наконец в свою роль. – Ты! Скопец! Посягнул! На…
Евнуху стало дурно. На миг встало перед ним чистое нежное лицо Диниса, и несчастный содрогнулся.
– Грешен! Грешен, господин мой! – возопил он, уже совсем ничего не соображая. – Алкал чужого тела я, ничтожный раб! Но был отвергнут… И тогда взял я шелковый шнурок и…
– Что?..
Ошеломленный внезапным признанием, киммериец застыл в кресле, чувствуя, как сердце остановилось на миг, а затем застучало в удвоенном темпе. Не отрывая глаз от жирных волосатых лап скопца, он представлял, как тянулись они к нежной шее Алмы, как дрожал зажатый в потных пальцах шелковый шнурок…
– Грешен! Грешен! – визжал Бандурин, раскачиваясь в полубезумии. – Алкал чужого тела я…
– Конан встал, но не успел сделать и шага к распростертой на полу туше евнуха, как дверь распахнулась, и в комнату вбежал Кумбар с двумя стражниками. Молча схватили они несчастного скопца под руки, молча потащили вон…
Долго еще доносились из коридора визги преступного евнуха. С тяжелым сердцем варвар смотрел на закрытую дверь; он не ощущал победы, лишь какое-то опустошение – словно все чувства вылетели из его души на время, оставив после себя одни воспоминания.
– Вот и закончилась эта история, – сопя, подвел итог Кумбар. – Не ожидал я, что из твоей затеи, варвар, что-то получится.
– Я и сам не ожидал, – пожал плечами Конан. – Ты подслушивал за дверью?
– Ну, – легко согласился сайгад. – Было очень интересно. Правда, я так и не понял, какие очи тебе понадобились от жирного ублюдка, но…
– Очи, очи… – ворчливо перебил его киммериец. – Дались вам эти очи… Кром, ну и бестолковый же народ в Туране! Ты принес вина?
Кумбар с улыбкой фокусника полез за пазуху, выудил оттуда огромную бутыль и водрузил на круглый столик посреди комнаты.
Но даже вино чудесного рубинового цвета, заключенное в прозрачном сосуде и сулящее высокие мгновения покоя и свободы, не облегчило душу варвара. Он выпил первую чашу с сумрачной ухмылкой на губах, затем вторую… А когда, храня молчание, приятеля допивали третью, в дверь тихонько постучали.
– Ну? – отозвался Кумбар, недовольный тем, что кто-то осмелился прервать священнодействие.
Дверь открылась, и в комнату робко ступил юный лютнист. Лицо его было бледно, синие глаза потускнели; не ловко держа лютню обеими руками, он прислонился к стене и исподлобья посмотрел на Конана.
– А тебе что надо? – грозно прогрохотал Кумбар, поднимаясь.
– Проходи, – сказал варвар, ногой подвигая к столу высокий табурет. – Выпей с нами, Диния.
– Диния?..
Выпучив глаза, сайгад в изумлении смотрел на хрупкую фигурку лютниста, пытаясь отыскать в ней какие-то при знаки женщины, но так ничего и не нашел. Просторная одежда без труда скрывала то, что было, – если там действительно что-то было, – и Кумбар с гордостью подумал, восточные женщины все же несравнимо пышнее прочих, а значит, и желаннее, и горячее. А эта девушка, хотя выглядела довольно мило, все же, по мнению знатока женщин, вызывала скорее жалость, нежели желание. Он со вздохом налил ей вина в чашу Конана и, подперев голову рукой, стал смотреть, как она пьет: осторожными маленькими глотками, боязливо поглядывая на варвара, а на сайгада и вовсе не осмеливаясь поднять глаз.