«Меня здесь ждали, — думал Воронов, — Как я мог забыть. Меня здесь ждали!»
Катя собрала тетради и книги, которые Митя так и оставил раскрытыми на столе, потом положила их в шкаф и из того же шкафа вынула чашки, хлеб и банку варенья.
«Куда же делись книги из шкафа?» — рассеянно подумал Воронов и тотчас забыл об этом. Глаза его с удовольствием следили за легкими движениями Кати; она расстелила на столе лист чистой бумаги и теперь расставляла чашки. Потом глаза его остановились на большом рисунке, который висел над столом, занимая весь простенок между окнами.
Митя тихо сказал:
— Это я рисовал.
Видно, он неотступно следил за всеми движениями Воронова, за его словами и взглядами.
— А ну-ка, посмотрим. — Воронов встал и подошел к столу.
— Молодец! — сказал он от всей души. Рисунок, сделанный акварелью и цветными карандашами, дышал той энергией, легкостью и абсолютной свободой, которые присущи только детским рисункам и работам великих мастеров. Море, корабли — множество кораблей, облака, самолеты, птицы.
— Молодец! — повторил Воронов.
Митя уже стоял с ним рядом.
— Вам нравится? — быстро спросил он.
— Да, очень нравится!
— Я вам тоже могу нарисовать.
— Он хорошо рисует, — сказала Катя, — его учительница хвалит. Только — все корабли да корабли!
Воронов улыбнулся.
— Что ж ты хочешь? Ленинградец! Я, когда был маленький, тоже все корабли рисовал.
Он замолчал. Легкое недоумение отразилось на его лице, и Катя, проследив за направлением его взгляда, звонко рассмеялась.
— Это все Сережка! — и она положила руку на плечо мальчика.
Воронов неподвижно стоял перед окном. На оконном стекле, очевидно белилами, очень крупно были нарисованы фантастические кружева — цветы, птицы, листья, какие-то невиданные животные.
Митя очень смутился. Он так покраснел, что не только его лицо, но даже маленькие уши стали совершенно пунцовыми, а светлые глаза потемнели. Это Воронов увидел очень хорошо, так как, несмотря на смущение, мальчик не опустил глаза, а смотрел снизу вверх прямо ему в лицо.
— У всех соседей занавески, — сказал Митя, — а у нас нет. Я и нарисовал.
Катя снова засмеялась счастливым звонким смехом.
— Я как помою окна — он снова нарисует. Очень удобно — и стирать их не надо, и каждый раз новые.
Воронов сказал с глубоким убеждением:
— Очень красиво. Очень, очень красиво!
Мальчик все еще смотрел на него, и он добавил, желая сказать ему еще что-нибудь приятное:
— А кровать у тебя теперь совсем как у большого.
— Ну да, я же вырос. А кресла увезли.
— А это — ваши… — тихо сказала Катя.
Над кроватью, на том же месте, на том же гвозде, висели его, Воронова, ручные часы, которые он когда-то сюда повесил.
— Ну и как, идут?
— Конечно. Мы все время по ним жили.
Тут Воронов повернулся и заметил голову Гермеса, по-прежнему стоящую на шкафу.
— Как, и ты здесь, приятель! — воскликнул он, чрезвычайно чем-то довольный. — Стало быть, все в сборе!
Катя улыбнулась.
— Вы знаете, я так просила, чтоб его нам оставили. Этот профессор, который здесь раньше жил, он после войны переехал в Москву. Ему там квартиру дали. Они сюда приезжали за вещами. Но у них там комнаты маленькие, и они диван и шкаф нам оставили, — очень уж громоздкие. Профессор сказал — это ленинградский масштаб. А его хотели увезти, — и Катя кивнула на Гермеса, — но я очень просила, чтоб его оставили. Жена профессора не хотела, говорила — это ценная вещь, то да се. А профессор сказал, — и Катя вся вытянулась и сказала басом, очевидно подражая профессору: — «Это только справедливо. Он с ними прожил всю войну». Очень хороший старик! Он сказал, что это Гермес, греческий бог.
— Ну да.
— А мы его Васей звали, — сказала Катя смущенно.
Воронов рассмеялся. Теперь он отошел немного, чтобы рассмотреть скульптуру, и, внезапно вздрогнув, остановился, внимательно глядя в угол. Там, за шкафом, в тени, на прежнем месте стояла старая железная кровать, которую они когда-то теплым летним вечером разыскали на пустыре.
— А, — проговорил он вполголоса и слегка улыбаясь, — моя волшебная кровать.
— Почему волшебная?
— А ты разве не знала, что она волшебная? — внимательно глядя на нее, спросил Воронов.
— Нет.
— Тогда зачем же ты ее сохранила?
Катя опустила глаза. Несколько секунд она стояла молча, не подымая головы, потом сказала очень тихо, почти шепотом:
— Я все думала, вы вернетесь.
— Вот видишь, а говоришь, не волшебная.