Она вышла в другую комнату, куда он даже не заглянул за время своего долгого ожидания. Глеб с любопытством огляделся: ощущение было такое, будто он попал в эту комнату в первый раз, а не просидел в ней минимум полтора часа. На стенах веселенькие обои не из самых дешевых. Неразложенная софа с красной обивкой и три мягких стула в тон. Стенка отечественного производства, полированная. За стеклом много фаянсовой посуды и хрусталя. Несколько небольших фотографий в рамочках, словно отражающих жизненный путь хозяйки дома.
«В молодости она была совсем недурна и даже очень пикантна», — отметил про себя Глеб. Вот она школьница, наверное первоклашка — со смешными косичками, торчащими в разные стороны. Хотя нет, по всей видимости, это ее дочка. А вот это она сама с длинной русой косой по пояс — здесь ей лет четырнадцать, не больше. А этот снимок сделан, вероятно, в институтские годы, и вот, пожалуй, одна из самых последних фотографий — стоит в плотно облегающем фигуру летнем цветастом платье с глубоким вырезом, больше открывающим, чем скрывающим. За ее спиной виднеется море — наверное, была на отдыхе. Скорее всего, ей тогда было тридцать три или тридцать четыре года, выглядела очень эффектно, задорно смеялась, открыв ровные белые зубки. Глеб представил, как она сейчас выйдет, переодевшись в легкий халатик, узкий во всех стратегических местах. Не то чтобы он бегал за каждой юбкой, но любил в женщинах, как он выражался, «перчинку» и, обнаружив ее, мгновенно увлекался, никогда не был против легкого непродолжительного флирта. Хотя бы на одну ночь. А в Мане чувствовалось что-то эдакое. У него никогда не было женщин старше его, и он был не прочь разнообразить свой опыт.
Маня вышла в той же самой куртке-ватнике и неизменном черном платочке, светлая прядь больше не выбивалась из-под него. От такого официоза у него сразу улетучились эротические фантазии, и он снова увидел перед собой уставшую женщину средних лет.
— Я постелила вам на кровати, скоро опять пойду к Ульяне и останусь там до рассвета. Дверь закрывать не буду — чужие здесь не ходят. Удобства во дворе, но там очень темно, поэтому поставила ведро в коридоре.
Она говорила с трудом, словно за те несколько минут, пока стелила постель, она израсходовала все свои силы. Глебу было неудобно заставлять уставшего человека тратить на него время, но он понимал, что другой возможности может не представиться.
— Вы обещали рассказать о теще, — напомнил он.
— Раз обещала — расскажу, но прошу не забывать о нашем уговоре.
— Ни гу-гу!
Глеб понимающе кивнул, и она устало улыбнулась, как на фотографии, и эта улыбка внезапно преобразила и омолодила ее лицо. «Было бы неплохо, если бы она сбросила с себя это бабское одеяние», — подумал он.
— Хорошо, слушайте. Ульяна появилась в этом селе в конце пятидесятых годов. Вначале снимала угол в хате. Время это знаете из истории: хрущевская оттепель, кукуруза — царица полей и практическое бесправие колхозников, лишенных паспортов, следовательно, и свободного передвижения по Стране Советов. Что ее привело сюда, сугубо городскую жительницу, никто не знал. Потом стали всплывать некоторые эпизоды из ее прошлой жизни. Вроде бы после войны она пробыла в лагерях на Колыме почти десять лет. За что? Ходили слухи, что во время оккупации она находилась в Киеве и путалась с одним немецким офицером, от которого даже родила ребенка. Вместе с немцами отступала до самой Германии, а там ей не повезло, попала не в зону оккупации союзников, а к землякам и отправилась по этапу прямо в Сибирь. Где и чем она занималась после освобождения — неизвестно. Просто неожиданно появилась в селе, устроилась табельщицей в контору. Очень грамотная, возможно, даже как-то была студенткой. Доросла без образования до бухгалтера. Очень властная. Ее даже больше боялись, чем главного бухгалтера. Умела подчинять себе людей. Посмотрит в глаза, что-то пошепчет — и человек идет за ней, как баран. Стали к ней бегать по ночам, днем она не принимала, боялась. А чего боялась? Люди и так все знали. Село — ничего не скроешь. Кто к кому пошел, кто от кого вышел и когда, наутро все село знало. К ней бегали женщины, у которых не ладилось в семье, девушки с неудачами любовными. Врачевала она травами, заговаривала рожу, излечивала испуг. Добро делала людям, но это, как говорится, одна сторона медали. Умела она насылать порчу на людей, наговорами занималась. Люди при встрече с ней опускали глаза и старались потихоньку прошмыгнуть, чтобы чем-нибудь ее не задеть, а она только усмехалась. Встретит кого-нибудь из мужчин и велит ему, например, выкосить ей луг, или почистить колодец, или дров наколоть — тогда газа не было в селе. Женщинам — чтобы пропололи огород или сделали какую-нибудь работу по дому. Небольшие задания, на час-два в день. Бывало, по пять человек после работы или в выходной день к ней приходили и трудились. Вот такую панщину установила она. А не дай Бог кто-нибудь ослушается, — жди беды. Случалось, и помирали люди.
Глеб, вначале внимательно слушавший рассказ, стал снисходительно улыбаться, так как все это походило на бабушкины сказки из далекого детства. Женщина заметила перемену его настроения, и это, похоже, ее задело.
— Как я уже говорила, когда Ульяна появилась в селе, то снимала угол, но не прошло и месяца, как перебралась в дом местного кузнеца. Совсем немного прошло времени после окончания войны, забравшей много мужчин, и для женщины найти себе пару, особенно подходящего возраста, было проблематично, но не для Ульяны. С кузнеца она начала, а вскоре стала жить с агрономом. Из-за нее он оставил жену с маленьким ребенком, точнее, та вернулась к родителям в соседнее село, к своему счастью, не связалась с Ульяной, хотя тогда еще никто не знал, какой она страшный человек. А вскоре они построили тот дом, в котором до сих пор и жила Ульяна.
Глебу вспомнились слова из песни Высоцкого: «С агрономом не ходи — ноги поломаю, можешь раза два пройтись с председателем».
— Это был отец Оли? — спросил он.
— Нет. У нее начался роман с председателем, — Глеб усмехнулся, — а агроном скоропостижно умер. Естественной смертью — сердце схватило. И роман этот начал набирать обороты, жена председателя стала потихоньку собирать вещи — жизнь дороже. Но тут председатель проштрафился: ревизия обнаружила значительные злоупотребления, в особо крупных размерах, и он попал в тюрьму на пятнадцать лет.
— И через шесть-девять месяцев родилась Оля, — попробовал продолжить историю Глеб.
— Неправильно. До рождения Олечки оставалось еще восемь лет. За это время Ульяна сменила двух мужей, или не мужей — один Бог знает. Прости меня, Господи, что упоминаю имя твое всуе.
— Да, видать, теща была женщиной веселого нрава, — усмехнулся Глеб.
— Как сказать. Она всегда была однолюбкой и оставалась верной мужчине, пока тот был жив.
Глеб вздрогнул.
— Вы хотите сказать, что все они умерли? — У Глеба даже пересохло в горле, настолько он серьезно все это воспринял.
— Нет, не все. Некоторые уезжали — в командировку, на заработки, погостить к родственникам — и больше не возвращались. Иногда присылали письма, а иногда нет.
— Не хотите ли вы сказать… — и Глеб замолк.
Высказать вслух такую мысль о покойной, когда ее тело еще не предано земле, было кощунством.
— Нет, ничего не хочу сказать. — Маня криво усмехнулась. — Ведь когда с ними что-нибудь случалось, ее близко не было. Все случаи можно было объяснить естественными причинами. Инфаркт, пневмония, рак. Один, правда, заснул в поле после обеда, а тут комбайн стал собирать гречиху в валки. Самое интересное другое: липли к ней мужчины, тянуло их, как пчел на мед. Не боялись, что с ними случится то же, что и с предшественниками.
— А отец Ольги как умер? — спросил Глеб.
— А он не умер, по крайней мере, не здесь. Он дольше всех жил в законном браке с Ульяной, а когда Олечке было четыре года, подался на заработки в Сибирь, там и остался. Вначале письма присылал, потом перестал. Сибирь огромная, поди сыщи. А развод они так и не оформили.
— А после него тоже мужчины погибали? — спросил он.
— Ой, вы себе такое в голову вбили! Да никто же не погибал, разве что под комбайном, и на рыбалке был случай, но это все совпадения. Водка проклятая губит: как напьются мужики, так им море по колено, и тут их поджидают всякие случайности. А так все естественные смерти, болезнь кого хочешь найдет, — вдруг изменила тон Маня и даже внешне преобразилась.