Два десятка качков лежали мордой в землю и дожидались прибытия наряда полиции в окружении восьми наших парней. Тут же поодаль валялись отнятые у них биты, пруты и даже парочка ломов, явно для того, чтобы вскрывать двери кабинетов и сейфов. Мне прилетело чем-то из этого арсенала вскользь по плечу, но я отвел душу, возвращая любезность. Отцу пришлось дважды одернуть меня, потому что очень уж хотелось продолжения банкета. И сейчас он смотрел на меня пристально, как будто видел что-то, что его беспокоит, хоть и без осуждения.
Один из задержанных, судя по костюму, организатор, вопил, не замолкая что-то про то, что он судился и будет судиться, а еще о высокопоставленных покровителях и неприятностях, которые нам следует всенепременно ждать в ближайшее время. Такое слышать приходилось и раньше неоднократно, так что особо к его словоизлияниям и угрозам никто не прислушивался. Наряд прибыл практически одновременно с владельцем завода, и следующие два часа были посвящены нудным опросам свидетелей и сбору доказательств. Мы с отцом всегда тщательно подходили к вопросам правовой защиты своих ребят, поэтому под конец у меня уже голова трещала от штудирования каждого слова из записанных полицейскими показаниях, чтобы ни дай боже нельзя было потом что-то вывернуть или истолковать не в нашу пользу. К моменту, когда все следственные действия были закончены, я чувствовал себя вымотанным, и в голове была одна пустота вместо мыслей. Впрочем, сейчас я прямо-таки приветствовал это состояние, потому что это давало передышку от порядком задолбавших вопросов, роящихся в голове с возвращением Василисы. Не то чтобы и раньше они не посещали меня, но когда ее не было рядом, расставлять все по местам и приходить к правильным выводам было просто. А сейчас от этой простоты ни черта не осталось. Разве, разобравшись во всем и получив все ответы, я вдруг прозрею и смогу просто помахать Василисе ручкой, когда она поедет обратно, в эту свою жизнь с друзьями, работой и… прочим? Что-то я сильно сомневаюсь.
Отец тоже, видно, устал и молчал половину обратной дороги. Но как только я стал настраивать себя на то, что сейчас приеду, заберусь под душ, а потом упаду, и до утра меня нет в мире людей и проблем, он решил поговорить.
— Сень, я никогда не лез особо в твои отношения с девушками… женщинами… но тут такое дело, — отец замолк, видно, подбирая слова.
Я же не раскрывал рта, потому что меня посетило чувство странной тревоги и напряженности. На самом деле единожды разговор у нас состоялся. Это было во времена моих прежних похождений, когда девчонки за мной толпами таскались, и доходило до дежурства под двором и даже пару раз до девчачьих потасовок с визгами и выдранными волосами. Одной из них и стал свидетелем отец и сделался таким мрачным, каким я его редко видел. Позвал меня в кабинет и молча указал на стул, продолжая хмуриться.
Я по своему тогдашнему обыкновению вальяжно развалился, готовясь к лекции о раздолбайстве и возмущении соседей из-за разыгравшейся сцены.
— Арсений, ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать — подобные вещи не должны случаться, — начал он своим обычным командным голосом.
— Даже не представляю, как бы я мог предотвратить это, — ухмыльнулся я. — Я никого из них не звал и ничего ни одной не обещал. Какие ко мне вопросы?
— То безобразие, что произошло на улице, целиком и полностью тобою спровоцировано, и ты несешь полную за это ответственность! — припечатал отец, и я невольно сел прямо под его суровым взглядом.
— С какой стати? Если они сами, идиотки, напридумывали себе, я-то при чем? — огрызнулся я, хотя в глубине души уже тогда знал — отец прав.
— Так обращаться с девушками, женщинами — недостойно и низко. Мужчина, если он таковым является по своей сути, никогда так не поступает. Подумай, что было бы, если бы это увидел не я, а Марина или Василиса?