Уоррен в безукоризненном черном костюме казался Эвелин совершенно чужим человеком, и она как попугай повторяла, что ей подсказывали. Но в середине церемонии она взглянула на серьезные торжественные лица родственников и запнулась. Господи, да у них такой вид, словно они присутствуют не на свадьбе, а на похоронах.
Эвелин с трудом удержалась от смеха и поднесла руку ко рту, чтобы скрыть неуместную веселость. Уоррен внимательно посмотрел на нее и заметил смешливые искорки в глазах. Он удивленно вскинул бровь, но тоже улыбнулся, и на несколько благословенных минут Эвелин забыла обо всем, кроме него.
По окончании церемонии ее участники сфотографировались, после чего отправились в ближайший ресторан. Все были исключительно вежливы друг с другом, родители молодоженов демонстрировали подчеркнутое внимание к новообретенным родственникам, но отец Уоррена был архитектором, а отец Эвелин — фермером, так что тем для беседы явно не хватало. Обе матери в глубине души осуждали своих отпрысков, но старались этого не показывать.
— Даже свадебного торта нет, — огорченно шепнула Эвелин ее мать.
— Не может быть! Не могу представить, что Уоррен забыл заказать свадебный торт.
— Уоррен? Разве не ты занималась праздничным столом?
— Нет. Все организовывал он: ресторан, церемонию, цветы.
Мать бросила на нее озабоченный взгляд:
— Деточка, ты уверена, что правильно поступаешь?
Эвелин засмеялась, но так странно, что миссис Брокуэй вздрогнула.
— Конечно, — с предельной убедительностью ответила Эвелин на вопрос матери.
Когда все подняли бокалы в честь новобрачных, Уоррен, произнес краткий благодарственный спич, несколько раз назвав Эвелин своей женой, что с непривычки резало ей слух. И она с большим облегчением услышала, что пора уезжать.
Едва они встали, как Розалинда обсыпала их конфетти, и у Эвелин на глазах выступили слезы. Сестры обнялись, после чего Эвелин сунула в руки Розалинде свой букет.
— Считай, что ты его поймала.
Молодые отправились в сельскую гостиницу в Шропшире, где им предстояло провести уик-энд.
— Как ты себя чувствуешь? — заботливо спросил Уоррен, когда они тронулись в путь, и добавил с улыбкой: — Больше не тошнит в машине?
Она улыбнулась в ответ.
— Нет. Спасибо, я чувствую себя прекрасно. И рада, что все позади. Думаю, наши родители тоже.
— Не беспокойся, скоро им придется привыкнуть к этой мысли. Моя мать давно мечтает о внучатах. Почему бы тебе не вздремнуть?
Откинувшись на спинку сиденья, Эвелин закрыла глаза, но сон не шел. Пусть со свадьбой покончено, но сегодня вечером ее ждет очередное тяжелое испытание, от которого увильнуть не удастся. Уоррен на правах супруга настоит, чтобы она отдалась ему.
Ну и что? Ведь нам уже было хорошо вместе, и будет хорошо снова. Но в тот раз нас потянуло друг к другу вследствие экстремальной ситуации, взаимная необходимость в разрядке… И, конечно, хмель, с грустной иронией напомнила она себе. А что сейчас? Со стороны Уоррена, конечно, секс, он и не скрывает, что хочет меня, и сопротивление лишь возбудит его. А с моей стороны? Исполнение обязанности? Необходимость соблюдать свою часть сделки?
Эвелин сцепила руки, лежащие на коленях, и закусила губу, понимая, что не будет ни того, ни другого. Она испытает то, что уже пережила, — но со стократной силой. Ибо, как бы Эвелин себя ни убеждала, она отчаянно влюблена в Уоррена, но не отдавала себе в этом отчет, пока не стало слишком поздно, пока она не поняла, что ей некуда деться. Поэтому она настороженно и со страхом ждала момента, когда окажется в постели с Уорреном: он ее не любит и, если опять наутро отвернется, она этого не вынесет.
Оставив вещи в гостинице, они выпили чаю и отправились на прогулку. Они бродили, взявшись за руки, и между ними воцарилось такое взаимопонимание, что Эвелин показалось, будто это в самом деле любовь. Если бы только это оказалось правдой! Когда стемнело, они вернулись в гостиницу и поднялись к себе, договорившись, что воспользуются ванной по очереди, словно их ждала настоящая брачная ночь, а Эвелин была невинной девушкой.
В номере горела лишь настольная лампа. Когда Эвелин вышла из ванной, Уоррен принялся осыпать поцелуями ее лицо, лаская каждую его черточку с такой нежностью, словно никогда раньше не прикасался к Эвелин. Затем он принялся неторопливо раздевать ее, приникая поцелуями к постепенно обнажавшейся нежной белой коже ее тела. Эвелин стояла неподвижно, закрыв глаза, и позволяла делать с собой все, что он хочет. Поцелуи и ласки обретали все более интимный характер, дыхание у нее учащалось, пока наконец она не предстала перед Уорреном совершенно обнаженной.