— Но я, естественно, все еще участник игры. Хотя и не выстрелив, я продолжаю оставаться Жертвой.
— Но почему же не нанять Споттеров? — спросил он.
— Я никого не смогу убить, — ответила она. — Просто не в состоянии. Да у меня даже и пистолета-то нет.
— Надо обладать достаточным мужеством, — произнес Фрелэйн, — чтобы сидеть вот так, на виду. — Сказать по правде, его просто изумляла ее глупость.
— Что делать, — апатично ответила она. — От Охотника не укрыться. Никому не укрыться. И потом, у меня нет таких денег, чтобы куда-то надежно спрятаться.
— Однако, я полагал, когда дело идет о спасении… — начал было Фрелэйн, но она перебила его.
— Нет. Я сама решилась на это. Все плохо… все в целом, вся эта затея. Когда я держала свою Жертву на мушке… когда я поняла, как легко могла бы… могла бы…
Она взяла себя в руки.
— Хватит об этом, — сказала она и улыбнулась.
Ее улыбка очаровала Фрелэйна.
Они разговорились. Фрелэйн рассказал ей о своей работе, она ему — о Нью-Йорке. Ей было двадцать два. Она была неудавшейся актрисой.
Они поужинали вместе. Когда же она приняла приглашение Фрелэйна сходить в Гладиаториум, тот почувствовал себя на седьмом небе.
Вызвав такси, — получалось так, что все свое время в Нью-Йорке он провел в такси, — Фрелэйн открыл перед ней дверцу.
Она села в машину. Фрелэйн заколебался.
Ему ничего не стоило всадить в нее пулю прямо сейчас. Более удобного случая уже не представится.
Но он сдержался. Еще немного…
Гладиаториум здесь был почти таким же, как и везде, разве что уровень исполнителей казался немного повыше. Программа тоже не отличалась разнообразием. Тот же исторический антураж, меченосцы, копьеносцы, дуэли на саблях и рапирах (естественно, все схватки продолжались до смертельного исхода).
Затем следовали поединки с быками, львами и носорогами. В следующем отделении — сценки из более позднего времени. Схватка на баррикадах с луками и стрелами, поединки на высоко натянутой проволоке.
Вечер прошел великолепно.
Провожая ее до дома, Фрелэйн старался скрыть все возрастающее смущение. Никогда еще ни одна женщина не нравилась ему так, как Жанет. И все же она по-прежнему оставалась его Жертвой.
Он не представлял себе, что будет делать дальше.
Она пригласила его войти. Они сели на кушетку. Жанет прикурила от массивной зажигалки и откинулась на спинку.
— Ты скоро уедешь? — спросила она.
— Думаю, да, — ответил Фрелэйн, — Съезд послезавтра закрывается.
Она помолчала. — Мне будет без тебя грустно.
Некоторое время они сидели молча. Потом Жанет ушла на кухню смешать коктейль. Фрелэйн проследил взглядом, как она возвращается. Все, теперь самое время… Он дотронулся рукой до кнопки.
Но момент был безвозвратно упущен. Он вовсе не собирался застрелить ее. Невозможно убить девушку, которую любишь.
Мысль, что он влюбился, привела Фрелэйна в состояние шока. Он приехал в Нью-Йорк, чтобы убить эту девушку, а вовсе не для того, чтобы жениться на ней!
Она вернулась, держа в руках бокалы, и опустилась на кушетку рядом с ним, уставившись в пространство.
— Жанет, — сказал он. — Я люблю тебя.
Она выпрямилась. В глазах ее стояли слезы.
— Не надо, ты не можешь… — произнесла она сдавленным голосом. — Я же Жертва. Я и не успею дожить до…
— Ты не будешь убита. Я — твой Охотник.
Она пристально посмотрела на него, затем неуверенно улыбнулась.
— Ты собираешься меня убить?
— Перестань, — сказал он. — Я собираюсь на тебе жениться.
Она оказалась в его объятиях.
— Боже мой! — задохнулась она. — Это ожидание… Я так издергалась… Какой ужас…
— Все позади, — успокаивал он ее. — Ты только подумай, как мы будем рассказывать всю эту историю нашим детям. Как их папа явился убить их маму, а вместо этого женился на ней…
Она поцеловала его, потом закурила.
— Давай сразу же начнем собираться, — начал Фрелэйн. — Вот что я думаю…
— Погоди, — остановила она его. — Ты даже не поинтересовался, люблю ли я тебя?
— Что?
Она все еще продолжала улыбаться. И ее большая зажигалка была направлена прямо на него. На ее нижнем конце виднелось небольшое черное отверстие. В него как раз могла бы пройти пуля 38-мм калибра.
— Что за шутки? — закричал он, вскакивая с места.
— Я не собираюсь шутить милый, милый, — ответила она.
Секунды оказалось Фрелэйну достаточно, чтобы изумиться, и как ему в голову-то могло прийти дать ей не больше двадцати?! Глядя на нее сейчас — глядя по-настоящему — он понял: ей далеко за тридцать. Каждая минута ее напряженного, ненормального, издерганного существования отражалось на ее лице.