— Почему он ничего не сказал мне?
— Ты всегда ее защищаешь. Он боялся, что ты не поверишь, решишь, что они, как всегда, пререкаются. Он утверждает, что она принимает всякие таблетки, много таблеток. Она часто плачет и почти совсем с ним не разговаривает.
— Черт возьми!
— Черт не черт, но он должен с сегодняшнего вечера жить у тебя. Не тяни, перехвати его сегодня утром, раз уж ты просил, чтобы он не ходил в коллеж до конца недели.
— Но у меня нет времени, понимаешь?.. И я не могу оставить его в таком положении…
— Знаешь, я не уверена, что Сильви будет сейчас в силах им заниматься. Тебе стоило бы проверить. Ситуация для него не из лучших, и он может страдать от этого больше, чем ты думаешь. А я больше всего хочу защитить своего внука. Ведь тебе будет неприятно, если с ним что-нибудь случится?
— Хорошо, я займусь этим.
— Если хочешь, это могу сделать я. Я у твоей сестры, мы можем съездить за Дмитрием.
— Нет, никуда не надо ездить. Я разберусь сам. Это мое дело.
— И отлично. Главное, держи меня в курсе, я буду волноваться.
Правду они узнают, это вопрос времени. И его жизнь будет выставлена на всеобщее обозрение, а ведь все эти годы ему удавалось скрывать свое прошлое. Как это могло случиться? Ему бы нужно было догадаться, что такой момент наступит. Он повинен в грехе гордыни, поверил, что никто ничего не заподозрит до его последнего вздоха. Что он чувствовал? Трудно сказать. Он как будто провалился в какую-то бездонную пустоту, ледяной холод сковал его тело и душу: неужели он снова окажется один, как это уже случилось в то утро, которое навсегда запечатлелось у него в мозгу. Испытывал он и облегчение: не надо будет больше притворяться, играть в того, кем он якобы стал — уверенным, знающим. Ему не придется больше лгать, и он избавится от прошлого окончательно. Он ждал, ждал, забившись в кресло у себя в кабинете, ждал, как будут разворачиваться события. Зачем что-то делать? Он чувствовал, что не может ничего предотвратить, он мог только сидеть и ждать, сидеть и ждать. Зазвонит телефон. Он снимет трубку. «Вас хочет видеть дивизионный комиссар Сирски. Он может войти?» — скажет секретарь.
Прошло тридцать лет, разве можно надеяться найти всех свидетелей по делу Бриара? Профессор психиатрии, который лечил Арно, умер. К счастью, в больнице Эври сохранились архивы, и Кривен направил туда своих людей. Теперь он перелистывал медицинскую карту. Врач подчеркивал «редчайший» характер преступления. «Я не уверен, — писал он в самом начале, — что будет возможно найти хоть один прецедент матереубийства в международных медицинских журналах. За сорок лет практики я встречал только пять или шесть детей-преступников, но никогда — при подобных обстоятельствах. Несовершеннолетние преступники чаще всего подростки». Затем шел психологический портрет ребенка и заключение: «Я поражен удивительной зрелостью маленького Арно. Об этом свидетельствует и большое количество нанесенных им ударов ножом. Что же касается его матери, то, возможно, находясь в депрессии, она бы покончила с собой после убийства своего сына. Лечение Арно должно помочь ему избавиться от чувства вины. Его необходимо оставить в покое и помочь ему забыть эту историю. Его надо выслушивать, но психологическая помощь должна носить чрезвычайно тактичный характер и ни в коем случае не принимать вид допросов. Ребенку и так задавали их слишком много, и он этим травмирован. Невозможно ничего сказать о его психическом состоянии в будущем. Ни депрессия, ни суицид не исключаются, но может быть, все и обойдется. Самое лучшее будет, если он сможет забыть, — писал в заключении профессор, — но на это уйдет много времени».
— Давид?
Он поднял голову. Перед ним стояла Амели, второй номер его группы, молодая женщина, подававшая большие надежды.
— Слушаю. Есть что-то новое?
— Я нашла юридический отчет. Как и было сказано в статье, прокуратура Эври сочла происшедшее законной защитой и решила не открывать уголовное дело. Был назначен судья для несовершеннолетних, чтобы проследить за оказанием помощи Арно Бриару и для его защиты. Бабушка и дедушка с материнской стороны от него отказались. Они не видели свою дочь после того, как она ушла из дома, и не знали собственного внука. Мальчик был помещен в интернат. Семью для него, несмотря на пожелания судьи и врача, найти не удалось.
— Ты уже звонила в интернат?
— Еще нет.
— Торопись. Я хочу уже сегодня знать, где находится Бриар.