В курсе французской истории говорится, что на следующий день герцог Брауншвейгский был ослеплен выстрелом из французского мушкета и умер от потери крови. Это была поэтичная смерть. Как и очень многие генералы, которые пали под натиском Наполеона в последующие годы, герцог совершенно не замечал энергии, отчетливо видимой и доступной лихим революционерам. Европейские соперники Наполеона ни перед чем не устрашались и не преклонялись так, как перед особым, мистическим видением императором поля битвы. Он мог взглянуть и увидеть возможности, гарантии даже, ускользавшие от старших, знаменитых людей. Они называли его великолепный взгляд «coup d’oeil» – моментальное осеняющее видение энергетических волн. Он видел силы и факты, недоступные его врагам в силу привычек их разума и ограниченности их воображения. Великий прусский военный стратег Карл фон Клаузевиц, помещенный в заключение Наполеоном во время резни в Йене, посвятил это время сбору записей для своей классической работы по западной стратегии – «О войне». «Гений, – писал он позднее, – выше правил». Мастерство в стратегии, объяснял фон Клаузевиц, не является результатом стальной отваги, геометрических расчетов или даже везения, как считали более ранние писатели. Оно скорее происходило из обладания видением, позволяющим различить тайно бегущие линии энергетического поля, мгновенно делавшего старые методы неуместными и ужасающе опасными. Это актуально и сегодня. Стратегический гений бизнеса, политики или войны предстает сейчас перед аналогичной картиной, смотрит на мир и в одночасье видит потенциальную энергию информационных взаимосвязей. И то, как их раскрыть.
Историки, изучающие длинное многовековое движение человечества, часто делят время на «исторические» эпохи, в которые цунамиобразные изменения устраняют старые порядки, и на более спокойные периоды, в которые время безмятежно, как тихое озеро. Это разница между жизнью в Варшаве в, скажем, 1339 году и в 1939 году. Первый период был умеренным и спокойным; второй был ужасно «бодрым». Исторические моменты, такие как 1939 год, отмечены фактом того, что изменение находит тебя. Твоих детей поглощает мировая война. Твою деревню стирают с лица земли. Твое здоровье трансформируется с наукой. Палеонтолог Стивен Джей Гулд называл этот марш хлестких изменений «прерывистым равновесием» – когда мир перескакивает из одного состояния в другое и никогда не возвращается назад. Он в основном говорил о вымирании динозавров, но мы находим эту идею полезной и в историческом плане: например, в отношении Великой французской революции 1789 года, обусловившей появление огромных добровольческих армий беспрецедентного размера, которые Наполеон затем вел с собой на войну. «Смотря на ситуацию таким обыденным образом, люди рассчитывали иметь дело всего лишь с серьезно ослабленной французской армией», – объяснял позже Клаузевиц, комментируя комфортабельный, банальный взгляд, бытовавший в большинстве монарших дворов. Кто может командовать в эпоху «свободы, равенства и братства»? – задавались вопросом враги Франции. Эта страна выглядела слабой, легкой мишенью. Но европейские лидеры не учли дух революции. Она ускорила развитие Франции, вдохновила ее граждан, когда те были призваны к оружию. Началась эпоха промышленной войны. «В 1793 году, – писал фон Клаузевиц, – появилась сила, поражающая воображение». Равновесие сил пошатнулось.
Складывается впечатление некоей неизбежной прерывистости в том, что происходит с нами и сейчас, а именно в определении некоего известного периода в конце одной эпохи и в выделении в начале новой эпохи как бы периода, отмеченного курсивом. Действующие импульсы и взаимосвязи осознать всецело мы не можем, не можем их пока и контролировать. Наше воображение также подвергается атаке. Регулярно. Эти силы, должно признать, устраняют существующую систему. Но они же создают и новую.
Наша проблема в том – как научиться видеть и старое, и новое в одно и то же время. Способность видеть реальное столь же важна, сколь знание принципов работы виртуальных взаимодействий. Способность чувствовать реальный мир автомобилей, школ и истребителей и мир искусственного интеллекта, данных ДНК и компьютерных вирусов и знать, что коммуникационные потоки протекают сквозь все перечисленное и между ними. Технологический оптимизм с его летающими машинами – не самый подходящий настрой для нашего времени, но и упрямый озлобленный пессимизм нам тем более не подходит. Нам нужна возможность созерцать изменяющийся мир трезво, даже холодно, и знать, чего мы хотим в политике, экономике, военном деле, инновациях, генетике и любой другой смежной дисциплине. К сожалению, это не произойдет по подобию щелчка выключателя и следующего за ним перехода из нынешнего состояния в какую-нибудь Футураму. Наше будущее будет походить на изолированный технологический рай меньше, чем на переплетение реального и виртуального. Это не будет эпохой, в которой мы целиком растворимся в виртуальной реальности, – не будет эпохой, когда мы, допустим, будем жить по ту сторону шлема Oculus Rift или в тлетворном антиутопичном мире романов вроде «Первому игроку приготовиться». Скорее будет так, что реальный и виртуальный миры объединятся. Мы будем дополнены нашими соединениями так же, как реальность дополняется смарт-очками HoloLens и Magic Leap. Представьте, к примеру, культовый роман «Лавина» Нила Стивенсона, в котором персонажи свободно перемещаются между сетью и городом. Или элегантный дизайн видеоигры «Ingress», которая привлекла сотни тысяч игроков к игровой платформе, наложенной прямо поверх городов за последние несколько лет.