Вдруг сбоку по склону раздался такой вопль, что Семён вздрогнул и выронил слиток.
– Стой, мать твою…!! – кричал дядя Гриша, комендант дач, – стой, не шевелись! Куда ж тебя понесло, там же оголённые провода под током.
Семён вдруг почувствовал, что по всему телу потекли струйки холодного пота и у него закружилась голова, но он удержался на ногах.
– Стой, не двигайся, – кричал дядя Гриша, – я сейчас.
Через несколько минут снова появился дядя Гриша. Под мышкой он нёс две солидные доски. Первую доску он бросил на чёрные угли пожарища и сам пошёл по ней в сторону Семёна, неся вторую доску под мышкой. Вторая доска легла как раз у ног Семёна.
– Давай по доске. Не торопись и старайся не оступиться.
Даже сейчас, когда прошло уже много лет, вспоминая этот эпизод, Семён начинал чувствовать озноб спины и дрожь в руках и ногах.
Осенью этого же года умерла бабушка. Семён впервые вдруг задумался о смерти. В их дворе время от времени кого-то хоронили. Само по себе это событие было понятным. Но смерть близкого человека… Как это так – умер навсегда? Этого человека больше не будет никогда. Не долго. Не очень долго. А НИКОГДА! Что-то неотвратимо страшное было в этом слове «никогда». Что-то здесь не так. Такого не может быть. Человек не должен умирать навсегда. Смерть пугала и заставляла возвращаться к этому вопросу снова и снова.
* * *
Надо было писать отчёт на верх.
– Я твои эксперименты включать в отчёт не буду, – наставительно говорил Погребняк, – возьму грех на душу. Ты понимаешь, мы должны проводить эксперимент точечно. Никто из посторонних не должен даже догадываться о твоём существовании и уж тем более никто не должен во время твоих действий как-то пострадать. Случай с карбидовой бомбой ужасен. Объект отделался практически испугом. Чуток глаз зацепило, а его сестре оба глаза чуть не выжгло. Она-то тут причём?
– Так она сама… соразмерно…, – начал было оправдываться Грелкин, – как хвост за братом везде таскается.
– Это не оправдание. Плохая подготовка эксперимента. Лучше надо ситуацию просчитывать. Присядь, – снизошёл наконец Погребняк. Грелкин присел на край стула, не переставая выкручивать свою кепку, как будто пытаясь её отжать.
– Не плохая была идея со свалкой, – продолжал Погребняк, – но почему не довёл дело до конца?
– Так туда можно было проникнуть только в тонком теле. Пёс там цепной просто крокодил какой-то. А на тонком уровне так фонит, что никакое внушение толком не проходит.
– Бочку с бензином остроумно подсунул на стройку, но обожгло-то совсем других пацанов. Ещё не знаю чем это дело кончится. Хоть и не пишу в отчёте, что это наши дела, но расследование на верху всё равно будет. Докопаются до нас – по головке не погладят.
– «СС» там впутался соразмерно, – оправдывался Грелкин
– А «СС» всегда будет впутываться, ты готовь эксперимент так, чтоб быть на шаг впереди. Пускай у них голова болит. Ну, ладно, пришёл новый циркуляр. Действуем теперь по новому уровню: плюс восемь, минус два. В первом искушении за тобой собака. Почитай внимательно мои предложения и доложи потом свои соображения. – Погребняк протянул Грелкину несколько исписанных листов бумаги. – Да, и с «гиперболоидом» дело надо продолжить, но не абы как, как это у тебя всегда получается, а как положено. Пора уже становиться серьёзнее. Молод, понимаю, но если хочешь у нас и дальше работать – старайся. Неделю тебе даю на подготовку. Да, и пожаром на даче перестарался.
* * *
В самом начале учебного года в шестом классе родители подарили Тамаре собаку. Это был спаниель по кличке Барсик. Домашние стали лаского называть его Барик. Шума он производил много, но в целом был безобидный и компанейский пёс. В азартном порыве он мог кусануть и свою хозяйку, но потом по-собачьи осозновал свою вину и старался как-то это загладить, то есть – зализать. Тамара была яркой девчонкой. Она была стройной, имела толстую красивую косу и была высокого роста. Девчонки вообще быстрее растут, чем мальчишки. Она была выше самых рослых своих сверстников. Двор, где она жила, находился практически в центре исторической части Красноярска – это был левый берег Енисея – и считался элитным. Правобережье, где жил Семён, считался промышленной частью города. Да, так оно и было. Вдоль всего «Красраба» тянулись заводы, которые были большей частью эвакуированы во время войны.