— Здорово, брателло, — сказал Джеки. — Что, не спится?
— He-а, — ответил Эйс, — Совсем в сову превратился.
Джеки вытащил сигареты и серебристую зажигалку. Он до сих пор водился с той же компанией, которую сколотил еще в школе, иногда они заваливались в тренажерный зал и разглядывали девчонок, которые были на пять лет моложе и ничего не соображали. Джеки уселся напротив Эйса и улыбнулся. Потом сунул руку в карман кожаной куртки и вытащил оттуда бумажник.
— Шел бы ты отсюда, — посоветовал Эйс, такая уйма денег не укладывалась у него в голове. Он знал, чем Джеки промышляет на отцовской заправке, — Они не твои, — сказал он, продолжая поедать деньги глазами.
— «Корвет», — протянул Джеки.
Эйс вскинул на брата глаза.
— Ну, тот, что сдали в ремонт, — пояснил тот, — Пит его угнал.
— Черт побери, — выругался Эйс. — Не надо мне этого рассказывать.
— Мне только-то и понадобилось, что позабыть запереть гараж. Все равно что конфетку у малыша отобрать.
Скрипнула пружина в матрасе, и братья, как по команде, повернулись к двери. Святой ворочался во сне.
— Ты спятил, — прошептал Эйс.
— Я не собираюсь всю жизнь вкалывать на бензоколонке, — прошептал брат в ответ, — У того чувака была страховка.
— А батя?
— А что батя, — пожал плечами Джеки, — Он ни о чем не узнает.
Вытащив две двадцатидолларовые купюры, старший протянул их младшему, но тот поспешно сказал:
— Не надо.
— Давай бери, — поторопил Джеки и, стиснув его плечо, сунул купюры в руку. Эйса бросило в жар, его пальцы против воли сжали банкноты, — Сходи куда-нибудь развлечься.
— Угу, — буркнул Эйс.
Когда Джеки ушел спать, Эйс вынес пепельницу и вернулся к себе. Деньги он сунул в комод, на дно ящика с чистыми носками. Потом прислушался к ровному дыханию Святого за стеной. И как он только мог подумать, что Дэнни ему ближе Джеки? Дэнни всего-навсего парень, который по чистой случайности поселился в соседнем доме. Эйса вдруг охватило какое-то новое ощущение собственной испорченности, такое острое, что оно прямо-таки рвалось наружу из груди. Дурная кровь струилась у него в жилах. Это было начало какого-то конца, и Эйс не собирался дожидаться своей судьбы. Он улегся в постель, натянул одеяло до подбородка и приказал себе перестать думать. Ему хотелось уснуть, и поскорее. Без пяти двенадцать он провалился в сон.
И это было очень хорошо, потому что лето на Кедровой улице всегда заканчивалось с наступлением первого понедельника сентября, ровно в полночь. То был час, когда небо омывало белое сияние, а налетавшие порывы холодного ветра срывали с ветвей яблоки-дички и заставляли собак, спящих на улицах, жаться к домам в поисках тепла. Когда поднимался ветер, с труб на крыше школы осыпалась тонкие дорожки меловой пыли. Присмотревшись внимательно, можно было заметить, что листва ив и тополей подернута слоем мельчайшей белесой пыльцы, и, перед тем как развеяться, она образовывала на поверхности листа какую-нибудь букву алфавита. Каждый раз в сентябре происходило одно и то же. Ребятишки переходили из класса в класс, вырастали из одежды, начинали выдувать пузыри из жевательной резинки и бурчать под нос, когда их отправляли наводить порядок у себя в шкафах. И однажды на перекрестке Кедровой и Дубовой улиц они впервые сворачивали не налево, как прежде, а направо, где находилась старшая школа. Но в этом году меловая пыль едва припорошила листья клена, росшего на границе между лужайками Маккарти и Шапиро, так что на них лишь обозначились прожилки, придавая им вид слабо светящихся в темноте скелетиков.
На другой стороне улицы, на дорожке перед своим домом стоял Джо Хеннесси. Он не раз уже оказывался во дворе в столь неурочный час, вот уже две недели от него бежал сон, с тех самых пор, как Джо произвели из патрульных в детективы. Пистолет привычно холодил ему бок. Он всегда ощущал этот холодок, даже когда оружие оставалось в ящике прикроватной тумбочки; говорят, так человек чувствует ампутированную руку или ногу.
Возможно, он заболевал: едва он касался головой подушки, как в ушах у него начинало грохотать. С тех самых пор как его повысили, стоило кому-то в здании полицейского участка звякнуть завалявшейся в кармане мелочью, как Хеннесси хватался за пистолет. Он два года пытался выбиться в детективы, но как только его перевели в сыскной отдел, все пошло наперекосяк. За последние несколько дней у него начисто отшибло вкус; он мог выхлебать полбанки рассола от оливок, приняв его за виноградный сок, и прозревал только тогда, когда ему попадалась оливка. Сегодня за ужином он обнаружил, что может горстями поедать молотый перец и даже не морщиться. И со слухом у него тоже творилось что-то неладное. У слышав телефонный звонок, он шел открывать входную дверь. Когда дочка просила покатать ее на закорках, ему приходилось несколько раз переспрашивать, как будто она говорила на другом языке.