Обвинитель чутко уловил смену настроения правителя.
«Карп Отмороженный, волею правителя Льва 16 за наезд на прохожего приговаривается к вставлению палок в колеса его коляски. Самому ему отныне дозволяется передвигаться по столице только пешком.»
Народ вокруг помоста довольно захохотал. Покрасневшего от стыда Карпа вытолкали со скамьи подсудимых взашей и усадили нового обвиняемого.
«А ущерб?» – неожиданно обиженно возопил Исаак Голд.
Толпа снова взорвалась хохотом.
Городской обвинитель не растерялся: «В возмещение убытков обвиняемый Карп Отмороженный должен предоставить в полную и безвозмездную собственность пострадавшего золотую цепь со своей шеи длиной до пупа.»
Ровно в этот момент Иван и обнаружил искомого поваренка, стоящего ногами на тиснутой с кухни табуретке (для пущего обзора) и ржущего во все горло над перипетиями судьбы обеспеченного хлыща.
Следующий сиделец на скамье подсудимых в отличии от предыдущего нисколько не тушевался и вину свою признавать отказывался. Хотя вина была весомой – пудовой чугунной чушкой. На помост ее выволокли два дюжих стражника, за которыми гордо задрав нос следовала девица с капризно выпяченной нижней губой. Лев оживился. В сложившейся мизансцене чувствовалась драма сердечная. А это всегда интереснее, чем банальный преступный злой умысел.
«В чем обвиняете сего мужа?» – участливо поинтересовался он у девы.
«Жениться обещал,» – всхлипнула та.
«А-а-а,» – понимающе протянул правитель. Его ожидания оправдывались.
«Слово давал? И не сдержал, обманул?» – сочувственно спросил он. Толпа, затаив дыхание, ловила каждое слово, поминутно ожидая какого-то подвоха, забавной нелепицы, смешной несуразности.
Дева только всхлипнула в ответ, кивнув утвердительно.
«Что скажешь в оправдание, шельмец?» – обратился Лев к подсудимому, сурово сдвинув брови. В глазах его плясали лукавые искорки.
«Разлюбил,» – непосредственно отозвался непутевый возлюбленный и развел руками. – «Сердцу ведь не прикажешь.»
«Сердцу может и нет, а тебе приказать можно,» – неожиданно зло заявила девица. – «Голову на отсечение давал, что женишься? Давал. Вот и подтверждение.» Она пнула ногой чугунную чушку. «Вот голову и хочу. Она моя по праву. Отсекайте.»
Толпа от такой кровожадности юной девы просто ахнула. Лев хохотнул в усы, но брови сдвинул еще суровее. Зрители, затаив дыхание, ждали его вердикта.
«Голову, значит, на отсечение давал?» – задумчиво произнес он.
Непутевый возлюбленный побледнел и судорожно сглотнул. Шутки, похоже, кончились. Непреклонная дева вид имела неумолимый. Мгновение спустя лицо подсудимого озарила радостью пришедшая в голову спасительная мысль.
«Требую козла отпущения!» – заорал он во все горло.
Лев крякнул.
Надо заметить, козлы отпущения долго не жили. Наказания то разные претерпевать приходилось. Хорошо если просто порку, а то слово неприличное на козлином лбу вытатуируют взамен лба сквернослова или чуб выдерут ради науки отеческой. До козлоубийства доходило редко. Но сегодня был именно такой случай.
Старый седой козел с трясущейся бородой и сломанным рогом был невозмутим до самого конца. И пока его привязывали посреди помоста, и пока стражник точил топор, и пока прилаживался как половчее ударить. Скотину было жалко. Всем без исключения. Но закон есть закон. Слово дал – держи.
Недовольной исходом дела деве и возразить было нечего, когда ей вручили сочащуюся кровью козлиную голову и под улюлюканье толпы проводили с помоста. Симпатии зрителей явно были на стороне находчивого подсудимого.
Когда тушу бедолаги-козла отпущения уволокли, а помост окатили водой из ведер, чтобы смыть кровь и не преумножать число вьющихся в воздухе мух, на скамье подсудимых оказалась целая компания. Кустистые брови дугой у всех троих свидетельствовали о кровном родстве между ними.
Городской обвинитель прокашлялся и объявил: «Семейство Соловейчиков после кончины батюшки не досчиталось в хозяйстве его перстня самоцветного, что до самой кончины покойный носил на безымянном пальце не снимая. Теперича, так как во время кончины в доме присутствовали только они трое, обвиняют друг друга в воровстве.»
Лев оживился. Загадки он любил. Толпа заволновалась, пытаясь загодя определить виноватого.
«Люди добрые!» – неожиданно вскочил со скамьи один из братьев Соловейчиков, помоложе и потщедушнее брата. – «Да что же это такое делается? Я после смерти батюшки, можно сказать, только жить собирался начать: купить ботинки лаковые и шляпу с пером. Отец-то мотовства не одобрял. А тут бац, и все. Мечты разбиты вдребезги.» Непосредственность транжиры завоевала ему массу симпатий зрителей.