Неужели он, как недоумок, верил, что эти две женщины желают ему добра, а все было наоборот?.. Может, они издавна вынашивали планы отравить его?
Ведь если с ним что-то случится, матери больше не надо будет содержать его. Она часто ругалась, что он много ест. Время от времени она заявляла, что ей приходится работать не столько на себя, сколько на него, и именно из-за него она не может скопить денег. А если бы она откладывала деньги, которые приходится годами тратить на его лечение, то сейчас бы уже жила в уютном домике.
Но ведь если с ним что-то произойдет, матери придется самой выполнять всю работу...
А может, обе женщины хотели убить его просто по злобе?..
Может быть, они не продумали все, как поступил бы Оба. Мать часто удивляла его своим простодушием.
Оба наблюдал, как на жидких волосах колдуньи мерцает отраженный свет.
– Сегодня мама сказала, что ей следовало бы сделать то, что вы советовали с самого начала.
Латея, наливавшая густую коричневую жидкость в банку, обернулась через плечо:
– Значит, теперь она считает так?
«Оба».
– А что вы советовали маме с самого начала?
– Разве это не ясно?
«Оба».
В его жилах застыла кровь, когда он все понял.
– Вы советовали ей убить меня!
Он еще никогда не говорил так прямо. Еще ни разу он не осмеливался перечить колдунье – слишком боялся ее. Но на этот раз слова были произнесены помимо его воли – таким же образом, как звучали в его мозгу голоса, и он заговорил о возможном убийстве прежде, чем успел подумать, разумно ли это.
Латею он удивил больше, чем себя. Она с сомнением застыла у своих бутылей, пристально глядя на него. Словно он переменился у нее на глазах... А может, так оно и было?..
Он вдруг понял: ему очень нравится ощущение, когда говоришь то, что думаешь.
Он никогда не видел раньше, чтобы Латея запиналась. Может быть, потому что чувствовала себя в безопасности, ходя вокруг да около предмета разговора – это была безопасность в тени слов, которые не выносились на дневной свет.
– Именно это вы всегда хотели сделать, Латея, правда? Убить выродка?
На худом лице колдуньи появилось жалкое подобие улыбки.
– Все не так, как тебе кажется, Оба. – Надменность и замедленность речи испарилась из ее голоса. – Все не так. – Она обращалась к нему теперь как к мужчине, а не как к незаконнорожденному щенку, которого лишь терпела. Голос ее звучал почти любезно. – Женщинам иногда лучше живется без новорожденного. Это не такое уж злодейство, когда ребеночек – еще младенец. Они ведь не настоящие люди...
«Оба. Сдавайся».
– Вы имеете в виду, это было бы проще?
– Конечно, – сказала она, с готовностью хватаясь за его слова. – Это было бы проще.
– Вы хотите сказать, что было бы легче... – Голос Обы зазвучал вдруг с такой силой, какой он и сам не ожидал. – Легче, пока они не выросли и не стали достаточно сильными, чтобы оказать сопротивление?
Новые способности, вырвавшиеся наружу, удивили его самого.
– Нет, нет, я вовсе не это хотела сказать...
Однако он считал, что колдунья хотела сказать именно это. В голосе Латеи зазвучало уважение, новое и совершенно непривычное ему отношение; она заговорила поспешно, почти суетливо:
– Я только имела в виду, что это легче, пока женщина не полюбила ребенка, пока он не стал личностью. Настоящим человеком с разумом. Это легче в младенчестве, а иногда для матери и вовсе самый лучший выход.
Оба непрерывно узнавал новое, но никак не мог сложить эти сведения в единую картину. Он чувствовал, что новое понимание имеет глубокий смысл, что он, Оба, на пороге важных открытий.
– Как это может быть самым лучшим?
Латея перестала наливать жидкость и поставила бутыль на стол:
– Ну-у... иногда, когда рожаешь младенца, начинается жизнь, полная лишений и для матери, и для ребенка. Иногда это лучше для обоих, правда...
Она быстро подошла к шкафчику.
А вернувшись с новой бутылью, встала с другой стороны стола, чтобы больше не находиться к нему спиной. Лекарство для него смешивалось из порошков и жидкостей. Что это за вещества, Оба не знал. Бутыль, которую принесла Латея, содержала одно из редких веществ, которые были ему знакомы, – сушеные корни горных роз. Они помогали от лихорадки и были похожи на коричневые сморщенные кружочки с рисунком в виде звезды посередине. Латея часто добавляла ему в снадобье один такой кружочек. На этот раз она насыпала целую пригоршню корня, раздробила его и погрузила крошки в приготавливаемое лекарство.
– Лучше для обоих? – спросил Оба.
Ее пальцы, казалось, что-то ищут.
– Да, иногда. – Было похоже, что колдунья больше не хочет говорить об этом, но не знает, как завершить разговор. – Иногда младенец приносит такие тяготы, что женщина не может их вынести. Эти лишения только подвергают опасности ее собственную жизнь и жизнь других детей.
– Но у мамы больше не было детей.
Латея какое-то время помолчала.
«Оба. Сдавайся».
Он прислушался к этому голосу, изменившемуся вдруг и ставшему гораздо более ясным.
– Не было... Но все равно ты был ей в тягость. Женщине трудно в одиночку растить ребенка. Особенно ребенка... – она прикусила язык и продолжала: – Я только хочу сказать, что это было трудно.
– Но ведь она справилась. Я считаю, вы были не правы. Правда же, Латея? Вы были не правы. Не мама, а вы. Мама хотела меня.
– И она никогда не вышла замуж. – Латея разозлилась. Вспышка гнева вновь раздула тлевшее в ее глазах пламя высокомерия и властности. – Может, если бы... может, выйди она замуж, и у нее бы появился шанс иметь нормальную полную семью вместо единственного...
– Выродка?
На этот раз Латея не ответила. Она, похоже, уже жалела, что вышла из себя. Злобный блеск в ее глазах потух. Чуть дрожащими пальцами она положила на ладонь щепотку сушеных бутонов, поспешно перетерла их в кулаке и опустила в лекарство. Потом взяла голубую бутыль и сквозь ее содержимое посмотрела на пламя очага.
Оба сделал шаг к столу. Латея подняла голову. Ее глаза встретились с его взглядом.
– Милостивый Создатель... – прошептала она, глядя ему в лицо.
Он понял, что она говорит сама с собой.
– Порой, когда я смотрю в эти голубые глаза, я словно вижу его.
Оба нахмурился.
Из рук колдуньи выскользнула бутыль, глухо ударилась об стол, прокатилась по нему, упала на пол и разбилась.
«Оба. Сдавайся. Откажись от своей воли».
Это было внове. Голос раньше никогда не говорил такого.
– Вы ведь хотели, чтобы мать убила меня, правда, Латея?
Оба сделал еще один шаг в направлении стола. Латея помертвела:
– Стой где стоишь, Оба.
В ее глазах жил страх. В маленьких крысиных глазках...
Это определенно было новым. Оба познавал все новые и новые вещи. Он увидел, как руки Латеи, орудие колдуний, поднимаются... Тогда он остановился и насторожился, весь обратившись во внимание.
«Сдавайся, Оба, и ты станешь непобедим».
Это было абсолютно новым и попросту ошеломляло.
– Я думаю, вы хотите убить меня своими снадобьями, правда, Латея? Вы хотите, чтобы я умер.
– Нет, нет! Это не правда. Клянусь, это не так!
Оба снова шагнул вперед, слушая, что пообещает ему голос.
Руки Латеи взметнулись вверх, когтистые пальцы осветились ожившими бликами огня. Колдунья пустила в ход магию.
– Оба, – голос ее окреп, сделался более уверенным. – Стой, где стоишь!
«Сдавайся, Оба, и ты станешь непобедим».
Оба шагнул вперед и почувствовал, как его бедро задело стол. Банки зазвенели. Одна из них закачалась. Латея молча смотрела на нее. Банка некоторое время раскачивалась из стороны в сторону, потом треснула, развалилась и расплескала по столу густую алую жидкость.
Лицо Латеи исказилось от ненависти. Она с силой выбросила в сторону Обы когтистую руку.
Раздался грохот, похожий на раскат грома, за ним последовала вспышка, залившая на мгновение комнату белым сиянием. Оба увидел желто-белый нож из пламени, метнувшийся в его сторону. Как посланная убить его молния... И ничего не ощутил.
Но за спиной его, в деревянной стене, появилась выжженная огнем дыра размером с человека, в темноту ночи полетели пылающие щепки. Огонь, шипя, гас на снегу.