Левка стоял на краю тротуара и ждал, когда перед ним на свободный участок мостовой грохнется голубое никелированное чудо. Но солнце пекло, как прежде, асфальт под ногами плавился — и ничего не случилось.
— Ух ты, черт, — сказал Левка.
Сердце у него заколотилось. Так неохота было возвращаться к реальности, что он чуть не заплакал.
— Я хочу лимузин, — с упрямством повторял Левка. И опять ничего не произошло. — Жульничество, — упавшим голосом проговорил Левка. — Это будет считаться как два желания, так, что ли? Гады, капиталисты.
Он потрогал рукой карман. Кредитка хрустела. И этот хруст немного успокоил Левку.
— Ладно, пускай «татра», — громко сказал он, и прохожий отпрянул от него, испугавшись.
Ничего не случилось. Левка с яростью сунул руки в карманы — и пальцы его натолкнулись на холодный, слабо зазвеневший предмет. Что такое? Левка вынул руку — в пальцах у него зажат был ключ на красивой иностранной цепочке.
Это еще откуда?
Ключ был толстенький и явно не дверной. На другом конце цепочки болтался серебряный скелетик.
«Талисман, — подумал Левка. И вдруг его озарило: — Ведь это же автомобильный ключ!»
Левка поднял глаза к небу. Все вокруг сверкало и искрилось. Небо то вспыхивало голубым, то темнело и гасло, пульсируя. Люди шли молча. Им не о чем было говорить.
На асфальт у ног Левки упала тень.
Левка поднял голову. Рядом с ним стоял милиционер. Он недружелюбно оглядел Левку и сказал:
— Гражданин, там, где вы поставили машину, стоянка запрещена.
Левка вздрогнул.
— Машина? — переспросил он, глупо улыбаясь. — Да, извините…
И он потянулся к карману, где лежала кредитка,
— Пройдете, — сухо сказал милиционер, — и отведите машину на десять метров вперед.
Они пошли по тротуару рядом. Милиционер шагал крупно и сердито: ему, должно быть, было жарко в ослепительной белой сбруе и в сапогах.
— Вот туда, к магазину, — показал он рукой, и Левка увидел невдалеке (туманно, как сквозь слезы) что-то роскошное, ослепительно черное, окруженное любопытной толпой.
Зажмурившись, Левка подождал, пока сердце кончит колотиться. Что бы еще? А в уме считал: «Первое, второе, третье. Это будет уже третье! Нет, подождем…»
В своих обтрепанных брюках, в тапочках на босу ногу, в ковбоечке в бледную клетку, он подошел к автомобилю, и толпа людей, быстро затихнув, расступилась перед ним. Никто уже не трогал с нежностью тонкие крылышки, не шептал зачарованно:
— Ух, красивая… А обивка, обивка, смотри…
Все глядели на Левика настороженно и молчали. Один только русый парень в очках протиснулся вперед и спросил:
— Двенадцать цилиндров, что ли?
Но его тут же дернули за рукав: не мешай.
Обивка и в самом деле была хороша. Распахнув дверцу, Левка увидел ее во всем великолепии. Пористая, искристая, в мягких прострочках, она так и просила присесть. Янтарным блеском светились шкалы и руль. Теплым запахом сильного мотора веяло из-под ног.
— Сколько тебе платят, малый? — негромко спросил кто-то, нагнувшись к опущенному боковому стеклу.
Левка вспыхнул и, усевшись поглубже, наглухо закрыл окно. Но и сквозь толстые стекла ему было слышно, как, посмеиваясь и бранясь, расходились люди.
«За лакея приняли… Противно. Уж лучше бы я „Волгу“ попросил. Или „Чайку“… А тут, наверно, и номер дипломатический, вот черт…»
На минуту Левке стало неуютно в автомобиле. Он посмотрел налево: милиционер хмуро глядел на него с перекрестка. Левка положил руки на широкий холодный руль и тут только вспомнил, что водить машину он не умеет.
— Вот это раз! — сказал Левка вслух и еще раз повторил: — Вот это раз! Как же я поеду?
Но отступать было уже поздно. Вылезешь — доказывай потом, что машина твоя…
Левка недовольно поежился и тихо сказал:
— Хочу уметь водить. Хочу уметь водить.
И вдруг руки его властно легли на руль, ступня ноги провалилась куда-то к полу, поворот ключа — и, мягко присев на задние колеса, машина рванулась вперед.
Левка откинулся на мягкую спинку, сделал неожиданно мощный поворот, так что рука его щелкнула в суставе, а самого его кинуло влево на синтетические ручки двери, и в это время пальцы его, на миг оторвавшись от руля, самовольно зашарили по щитку приборов. Щелчок — зажурчала тихая музыка, и солнечная улица, мягко качаясь, полилась под колеса. Люди пролетали почти у самого крыла. Казалось, что машина летит по воздуху.
— Эгей! Эгей!
И Левка запел. Он пел, как чукча, всякую всячину: о том, что у него машина, что за спиной на сиденье лежит махалка из страусовых перьев, что у окна клубком свернулся синтетический желтый тигренок, а под рукою — коробка коричневых, шелковых на ощупь сигар. И еще Левка пел, что жизнь — это сумасшедшая штука, а он, Левка, парень ничего.