Дейна же, наоборот, только о себе и говорила. В первые недели после того, как она присоединилась к их группе, все только и слышали от нее, что об охоте, слугах, теннисе на лужайке, у них даже зародились некоторые подозрения. В конце концов Энди сделал несколько язвительных замечаний насчет высшего общества, и Дейна поняла намек. Забываясь, она говорила с акцентом, очень напоминающим выговор битлов, словно всю жизнь прожила в Ливерпуле, — и Джин догадывалась, что так, наверное, и было.
Кто-то сказал Джин, что они с Дейной очень похожи, словно сестры. Сначала это доставило ей удовольствие. Действительно, у обеих девушек были прямые каштановые волосы, темные глаза, круглые лица, вздернутые носы. Они были примерно одного роста — пять футов и пять дюймов, но Дейна весила на десять фунтов больше, чем Джин, что, казалось бы, должно было быть ее минусом. Джин и сама, боясь набрать вес, вела постоянную борьбу с макаронами — непременным вкладом Италии в ограниченный аспирантский рацион. Однако Джин не могла не признать, что дополнительные фунты распределялись на фигуре Дейны крайне удачно. Правда, черты ее лица не отличались особой привлекательностью, кожа была землисто-серая, а каштановые волосы имели мышиный оттенок и не шли ни в какое сравнение, например, с красивым рыжевато-золотистым ореолом Энн. И тем не менее Дейна привлекала к себе всеобщие взгляды, а Энн...
Светская жизнь требует известной доли лицемерия. Пока все эти мысли занимали Джин, она приветствовала вновь прибывших и с натянутой улыбкой наблюдала, как Дейна втискивает свой стул между Майклом и Энди. Появился Джузеппе с подносом и поставил перед всеми чашки. Он явно злился и ставил чашки на столик со стуком, рука у него была тяжелая, но капуччино Жаклин был поставлен перед ней с особой осторожностью.
Хосе поднял свою чашку, которая чуть ли не плавала в блюдце.
— Вечно с моей чашкой обращаются хуже, чем с другими, — мрачно пожаловался он. — Ясное дело, Джузеппе настроен антиклерикально. Наверно, он коммунист.
— Антиклерикалу не обязательно быть коммунистом, — возразил Тед. — Надо же мыслить логически.
— Мой любимый противник, — пояснил священник, обращаясь к Жаклин. — Вы, верно, заметили, сколько конфессий представлено в нашей группе?
— Ну уж, конфессий, — фыркнула Дейна.
— А как же! У нас есть и католики, и протестанты, и евреи, и язычники...
Тут Энди отвесил дурашливый поклон.
— И вероотступники, — договорил Хосе, кивнув в сторону Майкла, который продолжал рисовать.
— Не хватает только мусульманина, — заметила Жаклин.
Энди рассмеялся.
— Не знаю, леди, кто вы и какую веру исповедуете, но что вы честный человек, сразу видно. Вы так и подбрасываете мне нужные реплики, но свою лучшую я уже использовал. Так что сейчас скажу одно: держитесь! Мусульманин уже на подходе.
Джин обернулась. И увидела поднимающегося на холм человека.
— Это всего лишь Альберт, — сказала она спокойно. — Ну и паяц же ты, Энди!
— Кто это Альберт? — спросила Жаклин. — Он тоже из вашей компании?
— Нет, я уже говорил вам о мистических числах. Нас — семь, Семь Грешников.
— Почему грешников?
— Такое название придумал Энди, — объяснил Тед. — Он считает, что это смешно. У него примитивное чувство юмора.
— Но мы же все грешники, — заявил Энди. — Все мы — несчастные грешники в греховном мире. Правда, Хосе?
Священник поднял глаза к небу и громко вздохнул. А Энди продолжал:
— Альберт — наш крест. Мы его терпим, ибо стремимся к самосовершенствованию. Альберт послан нам, дабы мы могли на нем практиковаться. Если мы когда-нибудь научимся любить Альберта, мы сможем полюбить все, что угодно.
Жаклин поправила очки, которые все время сползали на нос, и вгляделась в человека, тяжело поднимавшегося на холм.
— А что в нем плохого? Или вы просто против мусульман?
— Он вовсе не мусульманин, — спокойно поправил ее Тед. — Энди неточен, как всегда. Альберт — маронит, ливанский христианин. И за его приятное присутствие среди нас надо благодарить Энди — это еще один грех в его обширном списке прегрешений. Они дружили с детства в Бейруте.
— Да какое там дружили, черт побери, — возразил Энди. — Просто в Бейруте наши старики вместе преподавали в Американском университете, и мы пошли учиться туда же. Не изводи меня, Тед, Альберт втерся бы в нашу компанию, даже если бы никого из нас никогда не знал. Он же пронырливый как угорь.
Никто ему не ответил. Вновь пришедший уже приблизился к столикам. Джин не могла не подумать, что Альберт не только уродлив, но еще и не располагает к себе. Эти два качества вовсе не обязательно синонимы. Физическое уродство может быть трогательным, даже привлекательным. Ей встречались люди куда более некрасивые, чем Альберт, хотя таких и было не много. Но у него не было ни одной подкупающей черты.
На низкий лоб падали пряди черных сальных волос. Все лицо было испещрено следами от прыщей. Невероятно длинная верхняя губа скрывала выступающие передние зубы; в профиль он напоминал антропоида с отвислыми губами и без подбородка. К тому же он был жирный — не полный, не пухлый, а какой-то рыхлый, тучный и заплывший жиром. Как и у Майкла, ремень джинсов держался у него не на талии, а на бедрах, но если джинсы Майкла просто сползали с его тощего тела, то у Альберта из-за его толстого живота о талии и говорить не приходилось. Когда он улыбался, его маленькие косящие глазки прятались между жирными щеками и нависшими бровями. Он повсюду таскал с собой потертый кожаный портфель, и, возможно, из-за этого одно плечо у него было выше другого, так что он ходил как-то странно накренившись.
И все же отталкивающим Альберта делал не его вид, а манеры. Он источал духовное нездоровье, словно дурной запах. Джин жалела его, но, когда он придвигал к ней свой стул и начинал похлопывать ее по коленке пухлой лапой, она делала над собой усилие, чтобы не отшатнуться от него, как от прокаженного, с натугой улыбалась в ответ.
Одним из нестерпимых, но и поистине трогательных качеств Альберта было то, что он совершенно не сознавал, какое впечатление производит на окружающих. Когда он, подойдя, стал здороваться с компанией, его лоснящееся лицо сияло. Он осторожно поставил портфель под стул. Оглядел всех косящим взглядом, задержал глаза на Джин и Дейне — у той скривились губы — и, наконец, увидел Жаклин.
— Альбер Гебара, — представился он, произнеся свое имя по-французски.
— Здравствуйте. Я — Жаклин Кирби.
— Не студентка, — сказал Альберт, уставившись на нее. — Слишком стара для этого, правда? Madam ou mademoisell Kirby? Docteur, peut-etre?[9]
— Просто Жаклин.
— Mais non, ce n'est pas bien de parlera une dame d'un certain age...[10]
Энди застонал.
— Ох уж наш тактичный Альберт. Слушай, кретин, ты что, не знаешь, что невежливо говорить с леди о ее возрасте? И ради Бога, перейди на английский. Ты же можешь, если захочешь... Вот уж... Ведь неприлично говорить на языке, который не все понимают.
Но глаза-бусинки Альберта не отрывались от Жаклин.
— Mais vous compenez francais, vous comprenez fort bien ce que je vous dis...[11]
— Un peu[12], — осторожно согласилась Жаклин.
— Alors, madame Kirby? Madame la professeur? Madame la...[13]
— Нет, — ответила Жаклин. — Я не преподаватель. Я библиотекарь.
— Une bibliothecaire. — Альберт удовлетворенно кивнул. Он встал, взял стул, подхватил свой портфель и двинулся вокруг стола, намереваясь устроиться рядом с Жаклин. Под шум возобновившейся беседы Энди пробормотал:
— Слава Богу, кто-то еще говорит по-французски. Я уже устал быть единственным адресатом Альбертовых откровений. Впрочем, он не зря усвоил подобный стиль беседы — он получает информацию. Библиотекарь! Мне бы это и в голову не пришло!
— Неужели? — Дейна и не думала понижать голос. — Мужчины так ненаблюдательны. Я это сразу поняла. Унылая, скучная, средний класс.