Он толкнул калитку и, ощущая, что сегодня ему необыкновенно везет, — должно повезти! — постучал в дверь. Люба открыла, и Сергей шагнул за порог.
— Бога ради, скажите мне правду: откуда у вас тот портрет? — с ходу выпалил он, даже не поздоровавшись, — он торопился, спешил, боясь растерять всю свою решимость.
Люба, ни слова не говоря, провела его в комнату.
— Миленький, да какой портрет — посмотрите сами — никакого портрета нет…
Она указала на стену: на том самом месте, где Сергей увидел портрет, теперь висел плюшевый коврик с рогатым оленем и свисающей бахромой.
— Вы в тот раз не в себе были, вот, видать, и привиделось… Это, знаете, ничего, в жизни всяко бывает.
— Да, неправду вы говорите, Люба, милая, вы же сами тогда мне сказали, мол, мужу в наследство достался! Зачем вы крутите, куда вы его подевали? Я ведь ничего от вас не хочу, одного только: скажите, откуда он у вас? Как здесь оказался? Я должен… мне нужно понять… — он смешался. — Просто я знать хочу, вот и все!
— Говорю я вам, показалось! Вы же тогда не в себе были, сами знаете. А на меня зря бочку катите — нет никакого портрета!
Люба губы поджала, злилась, нервничала, но почему? Что тут за история крылась — Сережа не понимал. Но видел одно — портрет убрали, спрятали. И Сережин к нему интерес послужил тому самой главной причиной. Хозяева поняли, что этот дачник будет крутиться вокруг картины, выпытывать и расспрашивать: «Что, да откуда?» — вот и решили упрятать концы в воду.
— Показалось вам, — убеждала Люба, — в такую жару и не такое бывает… Мне вот вчерась дочка Светка привиделась — идет, голуба моя, по дорожке, калиточку открывает. А Светки моей уж два года, как и на свете нет… Вот такие дела.
— Простите, не знал. А что с вашей дочкой случилось, если только вам не тяжко о том говорить?
— Что ж поделать теперь: тяжко — не тяжко, а назад не вернешь! Что случилось — в лес пошла. За грибами. Говорит, плутала, плутала и набрела на какой-то сарай в лесу на берегу пруда. Вроде, там это, — она махнула рукой в сторону бетонки, — по направлению к Свердловке. Ну вот, видит — дверь настежь. А жара была, как сейчас, сомлела она и решила передохнуть в тенечке. Ну, и вошла. Дальше, говорит, ничего не помню. Вспышка какая-то. Ее потом на шоссе нашли. Брела, шатаясь, как пьяная, улыбалась… Ну, мы ее в больницу скорей — в ближайшую, местную, ту, что в Свердловке. И стала она, моя девонька, гаснуть день ото дня. Бормотала все что-то: «Черный, черный…» А что, черный, кто, черный — этого не понять было. Бред — он и есть бред. На третий день уж и в сознание не приходила… Врачи понять не могли: что с ней такое, почему моя девочка тает. В три дня сгорела, как свечечка. — Губы Любины задрожали, да сдержалась она — сильная, видно, женщина.