Конечно, и в этой семье попадались исключения, как попадаются они всюду — с течением времени семья так распространилась по всему краю, что далеко не каждый ее член знал толком о существовании других родственников. Вот почему не так уж бросалось в глаза, когда кого-нибудь из них вдруг охватывало непонятное, мучительное беспокойство. Так, к примеру, один спокойно и терпеливо прожил добрую половину жизни со своей семьей и своим ремеслом. И вдруг его словно осенило, что он забыл о чем-то очень важном и должен немедля отправиться на поиски. Он оставил своих близких и свое ремесло и пропал на чужбине. Жена плакала, а спорить у них было не заведено. Они всегда жили дружно. Она искала, без устали искала его след, по не нашла. Другой годами безмятежно жил в мире и согласии с домочадцами, с соседями. Его охотно приглашали на свадьбы, ибо в игре на скрипке, в пляске и пении он не знал себе равных. Но вдруг он сделался молчаливым, поначалу просто хмурым, потом злобным и ожесточенным и все смотрел в угол. Казалось, он тщетно ждет чего-то.
Но это случалось не часто. Да и страна была вновь густо заселена. Теперь уже потомки Мельхиора вообще ничего не знали друг о друге.
Однажды в амбар, несмотря на строгий запрет родителей, прокрался мальчик. Здесь стояла укладка, которую никому не разрешалось открывать, ибо в ней хранились искусно изготовленные приборы и прочее диковинное наследство. Вдвойне соблазнясь именно потому, что ослушание грозило суровой карой, мальчик рылся в укладке. Он извлек какой-то похожий на раковину предмет и поднес его к уху. И вдруг ему почудилось, будто он слышит последовательный ряд звуков, высоких и низких. Он удивился, прислушался внимательнее, но больше ничего не услышал.
Если эта штучка не сломалась давным-давно, еще придет, быть может, такой день, когда она снова зазвучит в руках у того, кто станет к тому времени ее хозяином.
Явка
Перевод О. Бобровой
Раутенберг, инструментальщик из города Гота, держал свою семью в строгих рамках благопристойности и бережливости.
Он уже отложил деньги на обучение своего единственного сына Клауса, который должен был стать печатником. Эта профессия казалась Раутенбергу особенно почетной. Его зять был печатником, жил в полном достатке. Уже была выбрана и типография, где Клаусу предстояло пройти обучение, но тут классный наставник сам навестил отца и уговорил его не забирать способного мальчика из школы. Школьный курс заканчивался в 1928 году.
Старание Раутенберга не допускать ничего, что могло бы повредить репутации его семьи, — обе старшие сестры Клауса были обручены с железнодорожниками, — вытекало не только из самого его характера, не только из обязательств, которые, как ему казалось, накладывала на него будущая профессия сына, но объяснялось также затаенным страхом. В этом он признавался только ночью жене. Среди их знакомых кое-кого уже уволили, некоторые старые предприятия закрылись. И хотя безработица еще не стала эпидемией, но в воздухе уже нависла ее опасность. Раутенберг успокаивал жену и еще больше самого себя тем, что пользующаяся во всем городе доброй славой слесарная мастерская, где он проработал не один десяток лет, выполняет частные и государственные заказы, например при реставрации музеев и замков, и не сможет обойтись без такого работника, как он. И еще он не без основания убеждал себя в том, что если и произойдет сокращение, то в первую очередь будут уволены те, кого считают не очень нужными, или те, кто дает какой-либо повод для увольнения.
Он жил со своей семьей замкнуто, тихо, с оглядкой в поступках и разговорах; никогда не ходил с товарищами по работе в кафе; у него почти не бывало гостей, кроме зятя — старшая дочь уже вышла замуж. В свое время он стал социал-демократом. Но его принадлежность к партии выражалась разве что в не слишком аккуратной уплате членских взносов…
В предпоследнем классе Клаус крепко подружился с пареньком по имени Эрвин Вагнер. Его называли Эрви. Он слегка хромал, поэтому на уроках физкультуры и во время школьных экскурсий ему приходилось труднее, чем другим. Он был тихим мальчиком и до дружбы с Клаусом, охватившей обоих как-то сразу и без явного повода, мало с кем общался. Он любил читать, играл на гитаре. Клаусу это нравилось, потому что у них дома не занимались ничем, что не приносило прямой практической пользы, и он читал книги, которые ему давал Эрвин. Отцу эти книги казались детскими и безобидными, во всяком случае, они не мешали сыну в учебе, а совместные занятия юношей были и вовсе похвальны. Только гитара представлялась папаше Раутенбергу чем-то цыганским. И Эрвин, приходя к Клаусу — он был, пожалуй, единственным гостем в доме, кроме зятя, — свою гитару больше не приносил. Фрау Раутенберг охотно послушала бы, как он играет, но помалкивала, чтобы не раздражать мужа.