Вскоре Клаус и Эрвин стали неразлучны. Клаус едва дождался следующей прогулки.
— Мы будем петь в закрытом помещении, мы будем там упражняться, — объяснял он, когда мать из-за дождя хотела оставить его дома.
— В чем упражняться? — спросил отец.
Клаус не мог ответить толком. Он лишь пробормотал что-то о гимнастике и пении. Он и сам был удивлен, когда уже знакомые ему ребята уселись в бараке на полу вокруг какого-то человека. «Учитель», — подумал он. И это был действительно учитель, только такой, что, не дожидаясь вопросов, терпеливо и подробно объяснял все, чего Клаус не понимал, но о чем не решался спросить.
Он услышал новые имена, вставшие в его памяти рядом с уже известными ему именами людей, которые открыли или изобрели что-то важное. Клаус был умен, он жадно вбирал новое. Однако он был осторожен. Старый учитель, — его звали Детер, — похоже, не всегда был одного мнения с его отцом. Кстати, Детер жил недалеко от них.
Клаус часто встречался с Эрвином и со своими новыми друзьями…
Тут-то один знакомый сказал папаше Раутенбергу:
— Ты хоть и не отдал своего парня в «Красные Соколы», но позволяешь ему водиться с этой наглой компанией. Тебе, видно, нипочем, что твой сын постоянно шныряет к этому старику, тот ведь при каждом удобном случае вывешивает красный флаг.
Раутенберг испуганно ответил, что он и понятия не имел обо всем этом.
— Тогда гляди в оба, — ответил ему тот, — мальчишка научился водить тебя за нос.
Так в доме Раутенбергов впервые начались ссоры и тревоги.
Отец взял сына в оборот, потребовал у него объяснений, и оттого, что сын медлил с ответом, накричал на него с необычным раздражением.
Клаус стоял на своем и сохранял при этом спокойствие. Это наконец охладило и отца, и он впервые заговорил с сыном как со взрослым. Он объяснил Клаусу, что по окончании школы он пойдет учеником в типографию Шёнбергера, это уже улажено. И даже если времена изменятся к худшему, а с ними и положение семьи, ибо теперь никто ничего не может знать наперед, у Клауса будет хорошая, солидная профессия. Так надо же не терять голову, чтобы в последнюю минуту не рассердить вдруг господина Шёнбергера какой-нибудь глупой мальчишеской выходкой. Он не должен больше водиться с Эрвином и его дружками. Да и нечего лазить на чердак к этому старому дураку Детеру.
Клаус призадумался, и это обнадежило отца. А Клаус думал: нет, от дружбы с Эрвином он никогда не отречется, своим друзьям он останется верен теперь и всегда. Однако печатником он, конечно, должен стать, это, бесспорно, нужная профессия. И учитель Детер, который был теперь для него как бы вторым отцом, избранным умом и сердцем, советовал ему то же самое.
Внешне Клаус подчинился укладу жизни своей семьи, жизни, которая текла все так же размеренно, спокойно, никого не задевая, — приглушены были даже слова и движения.
Поскольку сын возвращался из своих походов краснощекий, посвежевший от солнца и воздуха, мать добилась от отца согласия, чтобы мальчик по-прежнему проводил почти все воскресные дни за городом… Об Эрвине Вагнере в доме больше не вспоминали. Считалось, что Клаус перестал с ним встречаться.
В честь сына, окончившего школу с отличным выпускным свидетельством, семья устроила скромный ужин с двумя бутылками вина. На ужин пришли старшая дочь Раутенберга с мужем — железнодорожником Вольфгангом Берендтом, и даже его мать. Такое вообще случалось редко. Берендт-старший служил когда-то машинистом. Он погиб во время железнодорожной катастрофы. У Вольфганга были еще братья и сестры. Мать всех их подняла и вывела в люди. Конечно, ей было не до веселья, но она обладала ровным и спокойным характером и была, пожалуй, более живой и энергичной, чем фрау Раутенберг. Она оказалась приятной и чрезвычайно благодарной гостьей на этом небольшом семейном празднестве.
А Клауса, хотя он и был виновником торжества, тянуло к друзьям, в палаточный лагерь. Там молодые люди тоже сообща праздновали окончание школы, среди них был и Эрвин. В самой семье Вагнеров из этого события шума не делали. Зато учитель Детер отметил этот день запоминающейся речью, одновременно серьезной и веселой. Ребята обязались хранить верность идеалам своего юношеского содружества — правде, справедливости.
И Клаус в душной атмосфере своего дома до глубины души проникся обязательством, которое там, под нежаркими лучами весны, его друзья подтвердили словами и песнями.
Лишь в следующее воскресенье — поскольку занятия в школе уже окончились и там они больше не встречались — Эрвин срывающимся от волнения голосом рассказал ему об этом празднике. Это была последняя встреча друзей в родном городе. Эрвин уезжал в Эрфурт. Неожиданно и у него произошла перемена в жизни — ему, можно сказать, привалило счастье. Его отец, трубоукладчик, выбрал для Эрвина место ученика, которое показалось ему достаточно подходящим и выгодным. В этой семье тоже было решено отдать сына в обучение. Эрвин, хотя он и был ловким и смышленым парнем, из-за физического недостатка побаивался слишком тяжелой работы. И тут внезапно объявилась тетка Эльза, старшая сестра матери. Ее муж был правой рукой управляющего небольшой, по процветающей мастерской, которая выполняла переплетные и картонажные работы. Тетка с давних пор была привязана к Эрвину — по особой причине. Она была бездетна, но очень любила детей. И Эрвин — забавный, живой мальчуган — завладел ее сердцем, когда однажды проводил у нее каникулы: фрау Вагнер, у которой было больше детей, чем ей хотелось бы, как раз произвела на свет своего пятого ребенка. Именно тогда, в доме своей тетки Эльзы, Эрвин тяжело заболел. Последствия детского паралича остались на всю жизнь. Тетка чувствовала себя, хотя и совершенно напрасно, виноватой перед Эрвином, во всяком случае — обязанной заботиться о нем. Она часто приглашала его к себе и всегда с грустью смотрела на его хромающую походку.