— Да, — сказал Пельцер тихо, это было первое слово, произнесенное им с минуты побега.
— Как это вы, Пельцер, пустились на такие штуки, как это именно вы дали уговорить себя такому типу, как Гейслер? Смотрите, Пельцер, прошло ровно шесть часов пятьдесят пять минут с тех пор, как Фюльграбе ударил лопатой часового. Скажите на милость, давно вы все это затеяли? — Пельцер молчал. — Неужели вы сразу же не поняли, что это пропащее дело? Неужели вы не попытались отговорить остальных?
Пельцер ответил почти шепотом, так как каждый слог был для него точно укол:
— Я ничего не знал.
— Бросьте, бросьте, — сказал Фишер, все еще сдерживаясь. — Фюльграбе подает знак, вы бежите. Почему же вы побежали?
— Все побежали!
— Вот именно. И вы хотите меня уверить, что не были посвящены? Ну, знаете, Пельцер!
— Нет, не был.
— Пельцер, Пельцер! — сказал Фишер.
У Пельцера было такое чувство, какое бывает у смертельно уставшего человека, когда назойливо звонит будильник, а он старается его не слышать.
Фишер продолжал:
— Когда Фюльграбе ударил первого часового, второй часовой стоял около вас, и вы в ту же секунду, как было условлено, набросились на второго.
— Нет! — крикнул Пельцер.
— Что вы имеете в виду?
— Я не набросился.
— Да, прошу прощения, Пельцер. Второй часовой стоял возле вас, и тогда Гейслер и этот… как его… Валлау, как было условлено, набросились на второго часового, стоявшего возле вас.
— Нет, — повторил Пельцер.
— То есть что нет?
— Не было условлено.
— Что условлено?
— Чтобы он встал около меня. Он подошел оттого… оттого… — Пельцер силился вспомнить, но сейчас это было все равно что поднять свинцовый груз.
— Да вы прислонитесь поудобнее, — сказал Фишер. — Итак, никакого сговора не было. Ни во что не посвящены! Просто убежали! Как только Фюльграбе взмахнул лопатой, а Валлау и Гейслер напали на второго часового, который по чистой случайности стоял рядом с вами. Так?
— Да, — нерешительно выговорил Пельцер.
— Оверкамп! — громко крикнул Фишер.
Оверкамп встал, словно он был подчиненный Фишера, а не наоборот. Пельцер вздрогнул. Он и не заметил, что в комнате находится кто-то третий. Он даже прислушался, когда Фишер сказал:
— Вызовем сюда Георга Гейслера на очную ставку.
Оверкамп взял телефонную трубку.
— Так… — сказал он в трубку. Затем обратился к Фишеру: — Гейслер еще не совсем годен для допроса.
Фишер заметил:
— Совсем не годен или еще не годен? Что это значит — не совсем?
Оверкамп подошел к Пельцеру. Он сказал суше, чем Фишер, но все же не грубо:
— А ну-ка, Пельцер, возьмите себя в руки. Гейслер нам только что описал все это совсем иначе. Пожалуйста, возьмите себя в руки, Пельцер. Призовите на помощь всю свою память и последние остатки рассудка.
А Георг лежал под серо-голубым небом в поле, метров за сто от шоссе на Оппенгейм. Только бы теперь не застрять. К вечеру быть в городе. Город — ведь это как пещера с закоулками, с извилистыми ходами. Первоначальный план Георга был такой: добраться к ночи во Франкфурт и — прямо к Лени. Главное — очутиться у Лени, остальное сравнительно просто. Проехать полтора часа поездом, рискуя ежеминутно жизнью, — с этим он как-нибудь справится. Разве до сих пор все не шло гладко! Удивительно гладко! Прямо по плану! Беда только в том, что он почти на три часа опоздал. Правда, небо еще голубое, но туман с реки уже заволакивает поля. Скоро автомашинам на шоссе придется, несмотря на предвечернее солнце, зажечь фары.
Сильнее всякого страха, сильнее голода и жажды и этой проклятой пульсирующей боли в руке — кровь уже давно просочилась сквозь тряпку — было желание остаться лежать здесь. Ведь скоро ночь. Ведь и сейчас уже тебя укрывает туман, за этой мглой над твоей головой и сейчас уже солнце бледней. Нынче ночью тебя здесь не будут искать, и ты отдохнешь.
А что посоветовал бы Валлау? Валлау наверняка сказал бы: если хочешь умереть, оставайся. Если нет — вырви лоскут из куртки. Сделай новую перевязку. Иди в город. Все остальное — чепуха.
Он повернулся и лег на живот. Слезы выступили у него на глазах, когда он отдирал от раны присохшую тряпку. Ему еще раз стало дурно, когда он увидел свой большой палец, эту онемевшую, сине-черную култышку. Затянув зубами новый узел, он перекатился на спину. Завтра необходимо найти кого-нибудь, кто бы привел в порядок его руку. Он почему-то вдруг возложил все надежды на этот завтрашний день, словно время само несет человека к осуществлению его надежд.