— Он так и собирался. Ему и вправду хочется познакомиться с миссис Чезале. Они с Тедом ладят превосходно. Но в последнюю минуту он плохо себя почувствовал.
Дверь во второй выставочный зал была широко раскрыта, и до нас донесся удар молоточка, призывающий публику к тишине.
Я посмотрел на часы.
— Сирил не любит, когда его заставляют ждать. Нам надо найти тебе место. Просто улыбайся, отвечай, когда к тебе обратятся, и не заводи новых знакомств в такое время суток.
Мы нашли свободное место в третьем ряду сверху, справа. Я покинул Карри, оставив ее между пресноватой английской супружеской парой и безупречным джентльменом, от которого несло старой юфтью и доставшимися по наследству деньгами. Сирил как раз приветствовал публику в те мгновенья, когда я пробирался на свое место к Джилл и Теду.
— Что происходит? — спросил Тед.
— Все в порядке. Карри объяснит тебе позже. — Я намеренно предоставил матери с сыном беседовать друг с другом, углубившись в изучение программки. Черед машины Элио должен был прийти еще не скоро: лот № 15. Я попытался, расслабившись, насладиться зрелищем.
Каждый выставленный на аукцион автомобиль подавался на покрытый синим ковром круг в центре подиума. Началось с «Дузенберга СИ», ушедшего за 25 000 долларов скучающему молодому человеку с прической под Веронику Лейк, лицо которого показалось мне знакомым по плакатам на афишных тумбах. Следующей оказалась «Изетта-59», выглядящая, как обезвоженный «Фольксваген». Передняя дверца этой машины открывается, как в холодильнике. Сирил ударил молоточком в последний раз — и машина ушла за 2400 долларов одетому в твид академическому ученому и его жене, которые на радостях тут же принялись обниматься.
Слава Богу, моя камера требовала от меня определенного внимания и оправдывала равнодушие по отношению к спутникам. Пожелав мне приобрести «Бугатти» с тем, чтобы машина осталась в семье, Джилл не совсем шутила. Но семья состоит из внутреннего и внешнего кругов, а на сегодняшний день я, к счастью, или к несчастью, разобрался, к какому из них принадлежу.
И все же обрывки их разговора доносились до меня. Матери никогда не проявляют большей настойчивости, чем в ситуациях, когда они выпытывают у сыновей подробности их личной жизни.
— Не надо так волноваться, мама. Ее старик — человек строгих правил. Евангелие, Брайхем Янг, всякое такое.
Тед старался перевести разговор на свой новый университетский семестр. Весело болтал о соседях по общежитию («сущие фашисты, причем все!»), о преподавателях, о том, что Карри хочет составить ему компанию на очередную экспедицию в один из каньонов Аризоны.
— Роше считает, что мне надо писать два дипломных проекта — по антропологии и по истории. Он говорит, что замолвит за меня словечко в Департаменте высшего образования.
Джилл ответила восторженным возгласом, но лицо ее по-прежнему оставалось тревожным. И мне была понятна причина ее тревоги. Мы говорили на эту тему в день похорон. Об университете, в котором учился Тед, и о слишком слабой протекции, которую он предоставляет против избирательного призыва в армию. Чуть меньше света в конце туннеля — и весь воздвигнутый Тедом мир, гладкий, как яблоко, и озаренный мормонской романтикой, может лопнуть, как мыльный пузырь.
Ушел лот № 13, вишневый «Шевроле» 1957 года. Карри издали посмотрела на нас, послала воздушный поцелуй в стиле Дины Шор. Тед радостно заухмылялся. Я навел на нее объектив и, хотя она уже отвернулась, продолжал держать в фокусе.
Нечто, привлекшее внимание, заставило ее внезапно перемениться, причем самым разительным образом. Радость и дружелюбие, которые она источала навстречу нам, оказались отброшены, как ненужная роскошь, которую она больше не вправе себе позволить.
Я проследил, куда именно она смотрит. Высокий мужчина, отличающийся поразительной худобой, прошел в зал из бокового входа и сейчас двигался по ряду в поисках свободного места. На нем был старый черный костюм — который наверняка когда-то надевался на выход, но сейчас был настолько покрыт пылью, словно мужчина прибыл сюда верхом на лошади. Потрепанная шляпа с полями почти целиком скрывала от моего взгляда его лицо. Он приподнял ее в знак извинения, толкнув какую-то даму в колено. Усевшись наконец на место, он снял шляпу и положил ее рядом с собой.
Я поймал его видоискателем. Лет сорока. Сильный загар. Кожа, обветренная до срока, туго обтягивает упрямые челюсти и острые скулы. Владелец ранчо? Фермер? Либо то, либо другое, — так решил бы я, если бы не его глаза. Глаза церковного служки, неистовые, хотя и тронутые сомнением.