Оставим их и мы. Нам они тоже больше не интересны.
4.9
Собираться ему было недолго. До приезда Макса у него оставалось по крайней мере полчаса, и Енох прилёг, не раздеваясь, на разобранную кровать, которую ему так и не дали застелить утром.
Перед глазами у него стояли тлеющая в кювете машина и смятые обгоревшие объективы камер — двух последних его камер из многих, созданных им когда-то, более полутораста лет назад в далёком Регенсбурге. Теперь у него не осталось ничего. Основную, самую необходимую ему камеру — «Гимел», дающую возможность вечной жизни, уничтожил этот никчёмный Мазин, не нашедший лучшего использования и для другой его камеры — «Далет», дарующей здоровье, — чем зарабатывания с её помощью денег. И вот теперь этот старый шпик, этот мерзкий стукач Никанор уничтожил и её, и «Каф», приносящую удачу в игре. Конечно, он узнал второй объектив, и ему стоило огромных усилий, чтобы невозмутимо от этого отказаться. Всё, он отброшен назад, и время, то самое время, с которым он был на «ты» почти двести лет, теперь работает против него.
Этот старая облезлая сволочь Никанор Семёнович — давний подручный и доверенное лицо Корнея — поскрёбся в дверь его квартиры поздно вечером несколько дней тому назад. Они тогда ещё только обсуждали предстоящую сделку и торговались с Корнеем. Никанор присутствовал при разговорах, был в курсе всего, и Енох, насмотревшийся за свою долгую жизнь разнообразных историй измен и предательств, не был особо удивлён, когда старик предложил ему выкрасть нужные материалы у Корнея, прихватить камеру и вместе удрать за границу. В нём бурлила злоба на начальника, все эти годы обращавшегося с ним как с прислугой, унизительная вечная зависимость и вторые роли, на которые его постоянно отодвигали: забывали включить в списки на награждение юбилейными медалями и значками «За верную службу», задерживали очередное повышение званий и окладов, и прочие накопившиеся к старости обиды вечного неудачника. Енох тогда, конечно, не задумываясь отказался — не потому, что претила ему подобная афера, нет, никаких моральных препятствий у него бы не возникло, — просто решил, что старик подослан Корнеем, что проверяет его кагэбэшник, превратившийся в бандита. И промахнулся, вот оно как обернулось… И внезапно вспомнил он, как Никанор пугал его тогда, говорил, что не стоит договариваться с Корнеем, что обманет тот… «Заберёт он ваши камеры и взамен ничего не даст».
«Камеры», вспомнилось ему — значит, знал старик про вторую камеру, значит, выследил, значит, был в тайной квартире и раньше… Как же он тогда не обратил на это внимания?! Но теперь это уже не имело никакого значения. Сейчас надо как можно скорее выскочить из страны, а там отдышаться и… и начать всё заново.
Побросав вещи в небольшой чемодан, Енох задумался. Надо было, конечно, сходить в другую, тайную квартиру — всё же там могли оставаться его записи. Никанор мог и не обратить внимание на затёртые тетрадки с текстами на иврите, но чувство опасности, ощущение, что смотрят в спину, остановило его. Чёрт с ними, с этими тетрадками. В конце концов, ничего особо ценного в них нет, а то немногое, что может представлять интерес для его работы, он и так помнил наизусть. И только он об этом подумал, как тут же нашёлся выход — он даст ключ Максу и скажет через пару дней сходить туда и забрать тетради. Скажет и про деньги, для того чтобы подстегнуть пугливого, но жадного компаньона, хотя на то, что они могли там остаться, Енох не рассчитывал. Вот их-то Никанор наверняка прихватил. А вот про судьбу камеры «Каф» он рассказывать Максу не станет — незачем ему знать лишнее.
4.10
Аэропорт Пулково-2 ранним утром не вызвал у Еноха никаких воспоминаний, в отличие от Макса, уже улетавшего отсюда семь лет назад. Они шли быстрым шагом, время поджимало. Енох схватил билет на первый попавшийся рейс в Европу, не выбирая города, лишь бы вырваться пораньше из-под всевидящего ока Корнея. Макс, тащивший чемодан Еноха, пыхтя, семенил рядом и выслушивал последние наставления.