У вокзала же он купил цветы и добрался до кладбища часам к четырём, когда красноватое мартовское солнце уже готовилось плавно скатиться к горизонту. После недолгого блуждания по изрядно изменившемуся кладбищу он нашёл могилы родителей — те действительно были расчищены от прошлогодних листьев и остатков грязноватого снега — и порадовался, что не зря посылает ежегодно переводы их бывшей соседке. Положил, разделив пополам букет, цветы на обе плиты. Потом вспомнил кладбищенские правила и оборвал стебли покороче — прямо под сами бутоны, чтобы цветы нельзя было собрать с могил и продать ещё раз. Посидел на врытой у оградки скамейке, покурил. Достал купленную по дороге чекушку водки, сорвал крышку зубами — промёрзшие пальцы не слушались, — помянул, выпил половину и заткнул бутылку заранее заготовленной пробкой, свёрнутой из тетрадного листа — из Изиной записки. Водка сначала не хотела ложиться без закуски на вчерашнее, поклокотала внутри, подёргалась вверх-вниз, но наконец утихомирилась, и печальное тепло растеклось по телу. Он уже начал задрёмывать на узкой скамеечке, погрузившись в полусон-полувоспоминания, когда отвлекли его, вытащили из этого блаженного состояния шум машин и голоса множества людей. У кладбищенской сторожки, там, где и находился Изин схорон, и мимо которой он сегодня прошёл, стараясь не повернуть головы, стояли два милицейских уазика, машина скорой помощи и толпилось с десяток человек. Михаил Александрович, не торопясь, изображая безучастность, подошёл ближе. Темнело, и группа людей на кладбище, освещённая лишь фарами машин, выглядела зловещей стаей чёрных воронов, обсевших низенькую сторожку. Входить внутрь и спрашивать что-либо у милиции или врачей он даже не пытался. Понятно было, что ответа не получит, а вот ненужного внимания и лишних расспросов точно не избежит. Да и показалось ему, что мелькнули среди мундиров и фуражек серенький костюмчик и белёсый затылок следователя Наливайло. Но на любом кладбище всегда найдутся старушки — всегда, в любое время суток. Не привязанные уже ни к чему на этом свете, потерявшие всех и вся, живут они только там, ухаживая за близкими могилами, общаясь с ушедшими родственниками и готовясь к незаметному переходу из этого состояния в мир иной — к воссоединению с теми, кто оставил их тут мучиться и доживать. Так вот к ним — теснящимся в сторонке, мудрым и всё знающим — Мазин и обратился.
— Так тело там нашли, гражданин, — сообщили они, перебивая друг друга. — Изи Якобсона тело. Слыхали, может, про такого.
— Тот самый это Изя, который уж месяц тому как пропал. А батюшка наш сказал, что совсем свежий он и духу никакого нет покойницкого, — шёпотом добавила одна из старушек и мелко закрестилась. — Ну совсем как живой. А ещё, говорят, привидения разные вокруг сторожки по ночам ходють и звуки всякие жуткие раздаются.
— Да не живой — мёртвый он совсем. Ох, страсти-то какие напридумывали курицы недоенные… И вот ещё что: рядом с телом обрывки какие-то и горстка пепла — фотографии какие-то полусгоревшие. Но кто на них и что — это неведомо. Может, только эта, експертиза покажет, — окончательно разъяснила ему ситуацию суровая интеллигентная старуха в перекроенном из мужского драповом пальто.
Притихший Мазин побрёл к гостинице. Не нужны ему были результаты милицейской экспертизы, чтобы понять, что именно произошло. Партизан Изя поставил последний в своей жизни эксперимент, на этот раз — на себе.
Гном Фёдор, двоюродный племянник Изи, в той же кепке и в настоящем, только очень маленьком ватнике поджидал Мазина сбоку от входа в гостиницу, укрывшись в тени разросшейся ели. Глаза у мальчишки были красные, но он старался держаться и только шмыгал время от времени мокрым носом. Выходить на свет, а тем более идти в гостиничный номер он категорически отказался и, держась по-прежнему в тени дерева, рассказал и передал Мазину все, что было поручено. Видно было, что Изя тренировал племянника по-своему, по-партизански… и не напрасно. Потому что, после того как Михаил Александрович скрылся за дверью гостиницы, из-за угла выскочил рыжий Максим и бросился искать так и не увиденного им мазинского собеседника — а того и след давно простыл.
4.3