Дверь в квартиру оказалась закрыта не так, как он её запер, уходя, — не на оба замка, а только на защёлку. Мазин аккуратно, стараясь не шуметь, открыл — в квартире было тихо. Сделал несколько осторожных шагов, и тут на кухне, хлестнув по напряжённым нервам, зазвенел телефон.
6.4
Звонила Маша. В истерике. Голос срывался почти на визг, но текст был понятен.
— Мазин! — в моменты раздражения она всегда называла его по фамилии. — Мазин, ты идиот? Маньяк? Что ты вытворяешь? Ты сошёл с ума там у себя в своей провинции?
Михаил Александрович, ошалевший от такого напора, тщетно пытался выяснить, что произошло.
— Машенька…
— И не звони мне больше! И не подходи ко мне в институте. Твои ключи я оставила в прихожей на вешалке!
— Что случилось, Маша? — повысив голос, попытался он прервать поток оскорблений.
— Ты ещё спрашиваешь? Ты там для развлечения мышей мучаешь? Маньяк! Садист!
— Почему ты решила, что я их мучаю? — Мазин не знал, как выкрутиться. Ну надо же было ей прийти раньше! Сюрприз сделать захотела. Дура!
— Почему? А чем ты там ещё занимаешься, если у тебя мёртвые мыши на столе валяются?!
— Как — мёртвые? — вскинулся Мазин. — Какой номер?
— Что? Номер? Номер чего? Телефона? У мыши? Мазин, ты псих! Тебе лечиться надо! — Она что-то ещё кричала, потом швырнула трубку, но он уже не слушал. Забыв про телефон, он рванулся в комнату. В центре стола в стеклянной банке, вытянувшись на боку, лежала дохлая белая мышка. Рядом с банкой стояла пепельница, полная обгорелой съёжившейся фотобумаги, и пахло в комнате соответствующе. Вторая мышка — живая и здоровая — стояла в клетке на задних лапках, держась передними за прутья клетки, и, укоризненно покачивая головкой с печально опущенными вниз белыми усиками, грустно смотрела на хозяина. Взяв салфетку, Мазин аккуратно перевернул покойную и, чтобы убедиться ещё раз, посмотрел на номер на её спинке. Это была мышка номер два — Изина камера сработала.
6.5
Устраивать торжественные похороны первой жертве своих экспериментов Мазин не стал. Он просто завернул мышку номер два в салфетку и выбросил в мусорный бак. Туда же полетели купленные для Маши цветы. Вернувшись в квартиру, Мазин сварил полпачки магазинных пельменей, залил их сметаной и, обмакивая в налитый в блюдечко уксус, безо всякого аппетита съел, запивая уже не нужным кисловатым сухим вином. После ужина он вернулся в комнату, поставил рядом две камеры, свою и Изину, и стал их сравнивать. У камер были разные, но определённо соответствующие своему времени объективы. У его камеры стоял роскошный Steinheil — один из самых ранних и редких, а у Изиной — не менее знаменитый французский Chevalier Farb. Оба в отличном состоянии, с чистой оптикой и блестящими латунными кольцами. У обеих камер были одинаковые кожаные и отлично сохранившиеся меха, да и само дерево корпуса внешне было схожим. В общем, выглядели они практически одинаково. Обе были отделаны красным деревом и богато украшены резьбой — недаром тот алкаш, который продавал ему вторую, заломил такую несуразную цену. Он вспомнил всю историю покупки и рассмеялся.
Алкаша этого он встретил на воскресной барахолке у Владимирского рынка, где тот торговал всяким хламом. Из груды ржавых железок в его старом фибровом чемоданчике Мазин выудил пару бронзовых колец от объектива, какую-то нужную ему запчасть от фотокамеры, а в куче прочего барахла, сваленного на расстеленном на земле одеяле, обнаружил две старых деревянных кассеты для фотопластинок. Мужик заломил три рубля за всё, но под строгим взглядом Михаила Александровича стушевался, и сторговались они на полутора. Рассчитавшись, Мазин поинтересовался, нет ли чего ещё, связанного с фотографией, на что алкаш безразлично ответил, что, мол, есть ещё много всякого — и коробки ещё остались, и камера какая-то большая деревянная. Сердце коллекционера забилось учащённо, но правила торговли Мазин знал: нельзя было выказать интерес — это автоматически увеличивало цену.
— Ну так я могу посмотреть. Может, и куплю чего, если не совсем хлам.
Алкаш уже, видимо, наторговал нужную на вечер сумму, а напрягаться и тратить лишнее время на нахождение в сознании ему не слишком хотелось.
— Ну, давай завтра, мужик, встретимся тут же, и я тебя отведу. Тут неподалёку моя конура.