В помещении студии было темно, но она, не зажигая свет, прошла её насквозь и, спокойно ориентируясь во тьме, едва подсвеченной газовым фонарём с улицы, поднялась по неосвещённой узкой лестнице на второй этаж. Здесь она наконец включила электрическое освещение, сбросив у входа туфли, босиком прошла в комнату и, не раздеваясь, легла на диван.
Ей было о чём подумать. Двенадцать лет тому назад он — на тот момент сорокалетний состоятельный антиквар из парижского предместья — был на вершине блаженства. Его новая возлюбленная — семнадцатилетняя русская красавица из знатной, но совершенно обнищавшей фамилии, едва успевшая убежать от большевиков, — оказалась лучшим из всего того, что он успел испробовать за свою такую долгую жизнь. Она была умна, поразительно красива, воспитана и, самое важное, что его поразило, необычайно чувственна. Не наигранно, не притворно — он знал толк в симуляции, — а искренней страстью. Она занималась любовью так яростно и с таким удовольствием, что в какой-то момент ему захотелось почувствовать, понять, что она испытывает в его объятиях… и он это сделал. Сфотографировать её было несложно — она всегда была рада попозировать, а дальше всё было делом уже хорошо отработанной процедуры. Он хоть и с трудом, но избавился от своего не такого ещё старого прежнего тела, и довольно скоро в парижском полусвете появилась новая звезда. Молодая русская красавица, мадемуазель Е — так её сразу прозвали, оттолкнувшись от фамилии Елагина, открыла свой салон художественной фотосъёмки на рю Марбюф в тысяча девятьсот двадцать шестом году. Ни сама фотосъёмка, ни её художественное направление не были чем-то новым для этого города и не привлекли бы богемную и пресыщенную парижскую публику années folles («ревущих двадцатых»), если бы не хозяйка. Её красота и эротизм атмосферы её салона были чем-то выдающимся даже для столицы не сдерживаемых никакими рамками удовольствий. На какое-то, впрочем, недолгое время её фотосалон стал самым модным салоном Парижа, затмив салоны светских львиц, русских княгинь и модных литераторов. Круг её знакомств был огромен. В её салоне перебывали все непризнанные гении, ставшие впоследствии знаменитостями мирового уровня: от Хемингуэя и Джойса до Пикассо и Шагала. С некоторыми из них она была знакома и близко. Потом всё пришло в равновесие в этом быстро меняющемся мире славы, но имя мадемуазель Е по-прежнему волновало сердца как знатоков фотографии, так и понимающих толк в иных удовольствиях.
Тем сложнее была задача. Просто уехать незаметно она не могла — слишком заметной фигурой стала она в парижском бомонде, чтобы вот так, никому ничего не сказав, исчезнуть. Да и не в этих пресыщенных болванах дело — искать-то будут не они. Они только похлопают крыльями, поудивляются и посплетничают. А разыскивать станут другие, профессионалы: во-первых полицейские — а их её поклонник и настойчивый жених, начальник одного из парижских полицейских округов, сошедший с ума от неразделённой любви, поставит под ружьё всех — в этом можно было не сомневаться. И, во-вторых, что гораздо хуже, искать станут эти страшные русские, которые заявились к ней неделю назад в салон и стали шантажировать какими-то заявлениями с её подписями и фотографиями, сделанными до выезда их семьи из России.
Да откуда же он мог знать об этом? Ему и в голову не могло прийти, что его возлюбленная ещё в свои шестнадцать была завербована ГПУ, да и не завербована даже, а сама радостно предложила своё тело и юную душу мировой революции. Всё это было так некстати… Теперь мадемуазель Е предстояло исчезнуть, а вот как это обставить и в кого переселиться дальше — нужно было тщательно обдумать.
7.2
Выбор был велик — в её салон по-прежнему захаживали многие знаменитости, художники, поэты. Бывали и представители политической элиты и солидные, состоятельные банкиры — любой из них с удовольствием согласился бы на фотосессию, но ему очень не хотелось влезать в шкуру кого-либо из известных, бывших на виду персон. Хотелось отсидеться в тишине и спокойно передохнуть от суеты и нервотрёпки последних лет. После долгих переборов всех имеющихся под рукой вариантов она остановилась на молодом одиноком французе-механике, которого вызывала время от времени для починки чего-нибудь из фотооборудования или освещения.