Макс с Мазиным молчали, оглушённые то ли потоком информации, то ли открывшимися перспективами.
— Вас что-то мучает, Михаил Александрович? Я вижу, что Максимилиан полностью со мной согласен, так ведь, Макс? Я так и думал. Вы достойный наследник вашего дальнего предка, недаром вы так на него похожи. А вот вы, Михаил Александрович, как мне кажется, чем-то маетесь. Какие сомнения вас одолевают? А-а-а… вон оно что… Теперь понятно. Да, я поначалу, первые лет пятьдесят, тоже задавался этим вопросом. Потом перестал. Мы все смертны. Ведь моя камера не даёт бессмертия как такового. Она не может уберечь ни меня, ни вас от попадания под машину или от пули. Так что надо быть осторожнее, но это к слову. Ведь нет необходимости… э-э-э, как бы это помягче выразиться, ликвидировать своё прежнее тело, если вас смущают какие-то этические соображения на этот счёт, но поверьте мне, это пройдёт. Каких-нибудь два-три переселения, когда вы поймёте всю прелесть, всю полноту ощущения этой бесконечной жизни, — и вы перестанете задаваться этими вопросами. Вы станете спокойнее и снисходительнее смотреть на других — на тех, которых собираетесь использовать, — ведь они всё равно умрут. Чуть раньше или позже — какая разница? Да их вовсе не обязательно уничтожать, но если быть до конца откровенным, то лучше от них избавляться. Ведь именно те случаи, когда я этого не сделал, к примеру те из психиатрии, и натолкнули Макса на мысль, что я нахожусь в Ленинграде.
Да, я уже в курсе, что вы собираете фотокамеры, Михаил Александрович. О! Так «Нун» сейчас у вас? Это же та камера, которую и заказал ваш предок, Максимилиан, из досок от парижской гильотины. Ну, вы уже, наверно, поняли её действие. Что? Да. И мне тоже понадобилось время. Ваш тёзка, Макс, фотографировал ей своих врагов — надеялся, что камера их тут же и убьёт, — ан нет. Разозлился он очень. Они всего лишь исчезали с фотографий, когда умирали от любых, никак не связанных с моей камерой причин. Что вы говорите… Её бывший владелец и его недруг умерли, когда сожгли их фотографии? Интересно. Я никогда не ставил таких опытов — вполне возможно, что это так и камера всё же работает как задумано. Ну а ваш эксперимент с мышкой… Простите, Михаил Александрович, старого вивисектора за возможно неуместный в данной ситуации смех. Подобные опыты я тоже ставил полтораста лет тому назад и с мышами, и с обезьянами, и довольно быстро выяснил, что мышка под стеклянным колпаком живёт недолго — в зависимости от его размера. Тогда я решил, что колпак перекрывает ей доступ флогистона — вы знакомы с этим термином? Ну, это, как считалось в моё время, эдакая всемирная энергия, и вот от её нехватки мышка и дохнет. Лет через тридцать выяснилось, что всё гораздо проще: у неё под колпаком заканчивается кислород — и мой фотоаппарат тут совершенно ни при чём. Бедное животное просто задохнулось. Хотя, может быть, вы и правы. Это надо проверить ещё раз, а до тех пор, конечно, быть с этой фотокамерой очень осторожным. Я уже говорил вам: когда делаешь такую камеру, никогда не можешь точно предугадать, какими свойствами она будет обладать. Что-что вы сделали?! Вы проверили на другой мышке камеру «Гимел»?! Вы серьёзно? Михаил Александрович, я, конечно, уважаю учёных, которые ставят на себе смертельно опасные эксперименты, но ваше счастье, что действие камеры, похоже, не охватывает животных. Может, потому что у них нет той души, что у человека. А может, есть, но просто они несовместимы, а то была бы сейчас ваша бессмертная душа в очаровательной белой мышке, а в вашей голове мышиное сознание. Да, я понимаю, что вы ещё не знали её действия, но даже представить страшно, что могло получиться. Хотя, знаете, в каких-то частностях, в органах чувств, в реакции, в каких-то отдельных элементах сознания что-то происходит и при фотографировании ею животных. Я припоминаю, что мой помощник, который по моему указанию сфотографировал подопытную обезьянку этой камерой (я, в отличие от вас, не ставлю эксперименты на себе), потом странно почёсывался и стал гораздо больше, чем прежде, кривляться. Что-то, видимо, ему передалось. Да и обезьянка стала как-то смышлёнее и лучше понимала, что от неё требовалось. У вас не появилось после фотографирования желание юркнуть в норку или погрызть мышиный корм? Ладно-ладно, извините, не обижайтесь, не буду больше, но очень уж смешная картина нарисовалась.