— И это всё? — вырвалось у него. — И все чудеса?
Евгений засмеялся.
— Матвей, неужели вы думаете, что я буду долго держать мастерскую в таком людном и уже изрядно засвеченном месте? Слухи распространяются быстро. Особенно после того как вы стали совать повсюду свой нос.
— Жаль, что я помешал вам, — не слишком искренне огорчился Матвей. — Вы уж извините.
— Ничего-ничего, — ухмыльнулся тот. — Как помешали, так и поможете.
Они вернулись в кочегарку, и Евгений плотно закрыл проход в подвал. Наверху он снова заварил чай и на этот раз добавил в него пару ложек коньяка. Это и развязало Матвею язык.
— Скажите, Евгений, а почему вы вообще решили со мной связаться? Почему я?
Тот помолчал, собираясь с мыслями и прикидывая, насколько можно быть откровенным, потом, видимо, решил, что не стоит, и ответил замысловато уклончиво.
— Понимаете, Матвей, этот мир заполонён троечниками. Они создают свою культуру, свою мифологию. В их мире свои приоритеты и табели о рангах. Графоманы, то нахваливающие друг друга, то грызущиеся между собой, заполонили журналы и редакции издательств и дружно затаптывают любого, в ком теплится искра таланта. Непризнанные гении, не сумевшие закончить даже среднюю школу; изобретатели вечных двигателей и торсионных полей, выгнанные с уроков физики за глупость; астрономы, путающие метеориты с метеоризмом; целители, не отличающие почек от печени, — все находят своих слушателей, поклонников и адептов. Так вот мне показалось, что вы другой, не из этой породы, и стремитесь к большему. Я хорошо разбираюсь в людях, Матвей, и давно к вам присматриваюсь. Возможно, что у вас впереди очень интересное будущее.
Матвей, разомлев от коньяка, горячего чая и лести, расслабился и задал ещё вопрос, который задавать, видимо, не следовало, потому что по лицу Евгения промелькнула быстрая недовольная гримаса.
— Евгений, а кто такой Енох?
— Откуда вы взяли это имя? А… понял. Это дурак Мазин меня так назвал, когда вы подслушивали. Забудьте, Матвей, нет никакого Еноха. Нет и не было. Легенды. Да и вообще — уже глубокая ночь, вам пора ехать, а мне нужно разжигать горелки — камни в парилке должны успеть прокалиться к утру. Пойдёмте, я вас провожу.
Он недалеко проводил Матвея — только до выхода из бани, подсвечивая путь карманным фонариком. А почти у самой двери, проходя мимо кабинета заведующей, на доске объявлений они заметили свежий, недавно приколотый листок. Евгений посветил и прочёл вслух объявление о том, что такого-то числа (через две недели) будет отмечаться День работника коммунального хозяйства (в народе его называли Днём банщика) и по этому поводу, а также в связи с награждением заведующей нашей баней Маргариты Онуфриевны орденом Ленина (дальше перечислялись её заслуги) устраивается бал! Явка всех работников обязательна.
— Непременно сходите, Матвей, — развеселился Евгений. — Нет, я не шучу. Я вполне серьёзно. Будет очень интересно. Гарантирую.
5.4
Страшно и неуютно ночью в музее. Ведь наполнена его тьма не пыльной пустотой и скрипом рассыхающегося паркета, а шелестом, шёпотом, невнятной вознёй, приглушённым бормотанием и вдруг — чу! — лёгким дробным цокотом каблучков: это пробежала, возвращаясь на своё место, поправляя на бегу лиф, фрейлина с группового портрета, занимающего всю стену залы. Вот шевельнулся и вновь застыл, чуть поменяв напряжённую позу, уставший Геракл. А вон там хихикнула и почесала затёкшую ногу одна из мраморных граций. В любом помещении жутковато ночью в полутьме — а в музее страшней многократно. Ведь окружён незваный гость не безликими, нейтральными и бездушными вещами, а теми, в которые их создатели, не просто же так заслужившие право их творениям находиться в этих стенах, вложили такое невероятное количество труда, энергии и таланта, что оживили их. Оттого в пустынных ночных залах музея человек не одинок — нет, ожившие призраки властителей и убийц подмигивают ему с портретов в тяжёлых золочёных рамах, затхлый ветерок срывается с вееров гламурных напудренных красавиц, улыбаются ему бесчисленные пухлые младенцы на коленях мадонн, и тянут, тянут к нему искривлённые когтистые лапы чудовища с холстов, наполненных порождениями уснувшего разума.