Полетели на кафельный пол немногие оставшиеся на чреслах простыни, гиканьем и шумным всплеском сигающих в бассейн тел наполнился двор. И первый же вынырнувший — а был это сатир Стратулат, — с шумом выдохнув из себя остатки жидкости, тоненьким голоском завопил: «Братцы мои! Да ведь это шампанское — полусухое, с пузырьками!» Разбирался, подлец, в шампанском! Разбирался — да не очень. Негде было ему попробовать и не с чем сравнить было то, чем заполнен бассейн. Полусухое — как же! Скажи ещё, крымское! Нет, мелкий бес, — настоящее сухое, французский брют, никогда тобой не виданный! Не кислятина, выдаваемая за сухое шампанское, что перепадала тебе по редким праздникам, а полторы тысячи литров настоящего отменного брюта, из винограда, на северной стороне склона собранного да в известном старинном Доме в Шампани обработанного и выдержанного, плескалось в этом бассейне. А пузырьки… Правильные струйки пузырьков ровными цепочками тысячами поднимались со дна бассейна, разрастаясь и увеличиваясь ближе к поверхности, и вырывались наружу с тихим, добрым шипением… лопаясь, как лопаются легко прижатые языком к нёбу серые упругие зёрна настоящей белужьей… Так и это было: и серебряные корытца с икрой, и сёмга, и балычок просвечивающий розовый, и вазы со свежими не по сезону и невиданными фруктами, да много, много чего ещё стояло на расставленных вкруг бассейна маленьких столиках. И пушистыми, махровыми, ещё не застиранными и не обкромсанными простынями были застелены удобные лежаки. А как шипел на мангале, плевался и брызгал по сторонам злым соком бараний шашлык и пах так, как только и может пахнуть на древесных углях пожаренное настоящим мужчиной мясо. Ах, какой пир пошёл, ах, как по-свински лезли большими ложками в паюсную, как хватали руками нежные ломти сёмги, как стекал жир с шашлыков по подбородкам и капал в бассейн!
Яростная музыка, чавканье и невнятные вопли восторга, визги и плеск падающих в бассейн тел — всё оборвалось, смолкло внезапно, когда погасли вдруг тысячеваттные лампы и прожектора, заливавшие двор мертвенным белым светом, а в наступившем мраке, приближенное линзой купола, засияло, заискрилось над ними сочное, яркое, не по-ленинградски чистое и прозрачное звёздное небо. И тут в замкнутом пространстве двора в наступившей гулкой тишине разнёсся хриплый голос заведующей.
— Две вещи наполняют мою душу всегда новым и всё более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее я размышляю о них, — сказала королева и выплюнула в наполовину опустошённый бассейн с шампанским непрожёванный кусок шашлыка. — Это звёздное небо надо мной и то, какая сволочь выключила свет.
Ей никто не ответил, ибо разом вспыхнули все лампы, и придушенный вопль нутряного ужаса глубоким вздохом прошелестел по двору, сдавив, стиснув холодными пальцами горла тех, кто готов был закричать. Через объектив купола, через его гигантскую хрустальную линзу их бесстрастно и внимательно рассматривал Глаз.
Матвей ушёл уже довольно далеко от бани, когда отсвет вспышки бросил изломанные тени на окружающие дома, а секундами позже, когда он уже повернулся, долетел до него и многоголосый тоскливый переплетающийся вой. Над чёрным прямоугольным пятном бани, резко очерченным на горизонте, быстро взметнулся высоко к звёздам яркий и узкий язык пламени. Взметнулся — и пропал. И только край неба над дальними высотками начал светлеть и наливаться розовым соком — на спящий город наваливался новый день.
Не только Матвей — ещё один человек из всего сонного четырёхмиллионного муравейника внимательно наблюдал издалека за баней со своего балкона и, когда увидел столб огня, грустно усмехнулся:
— Ох, Матвей… Ну что ж ты наделал, а ведь у тебя был хороший шанс… — Он зябко поёжился и убрал в чехол мощный бинокль.
Глава 7
7.1
В дверь позвонили, и Макс, так ничему и не научившись за несколько лет, открыл, не спрашивая и даже не посмотрев в глазок. В полутёмном коридоре, освещённом единственной ещё не выкрученной лампочкой, стоял он — Максимилиан Турн-унд-Таксис, каким он видел и запомнил себя в огромном старинном зеркале в холле своего замка перед отъездом в СССР, в той прошлой, казавшейся теперь полузабытой сказкой, жизни. Среднего роста, подтянутый, рыжеволосый мужчина слегка за сорок в модном клетчатом пиджаке, в начищенных коротких сапогах, с сумкой через плечо и с огромным чемоданом на колёсиках.