Выбрать главу

1 августа рано утром артиллеристов подняли с нар по тревоге.

Ежась от стылой сырости, наплывавшей с моря, расчеты заняли места по боевому расписанию.

Горизонт обкладывали дымы: к Мудьюгу приближалась эскадра.

— Семнадцать транспортов, три крейсера, — доложил сигнальщик.

— Это война, — сказал комиссар батареи Кукин командиру артиллеристов Ошадчему.

Транспорты застопорили ход точно вне пределов досягаемости батарей. Впереди выдвинулись крейсера. Суда были изготовлены к бою, с одного спускали на воду гидроплан.

Замигали острые вспышки света. Сигнальщик передал Ошадчему: командующий союзной эскадрой адмирал Кемп предлагает ультиматум о немедленной сдаче.

— Наш ответ солдатский, — сказал Ошадчий. — Батарея… Огонь!

Рев орудий прокатился над островом, тяжелые снаряды, буравя воздух, понеслись в ' сторону моря. Один крейсер получил повреждение, на другом было отмечено загорание.

Вражеский аэроплан — о нем забыли в суматохе боя — подкрался сзади. В воздухе запорхали листовки.

— В пороховом погребе пожар, — подбежал к Ошадчему вестовой.

Летчик заведомо был, видно, проинструктирован, куда положить бомбу.

Взяв мористее, крейсера обошли минные поля и очутились в «мертвой зоне»: орудия Мудьюга, после работ, проведенных адмиралом Викорстом, были не только скученны, но и лишились кругового обстрела.

На беззащитную батарею, блиндажи с крейсеров обрушился град снарядов.

Листовки, подхваченные огненным смерчем, вспыхивали, черными хлопьями взмывая над дюнами.

Сотрясалась земля, тучи пыли, песка накрывали остров.

Батареец с обожженным лицом орал то, что было у всех в мыслях:

— Измена!

Высекая ободьями колес искры, ночью грохотали по булыжнику армейские фуры. В Банковском переулке и на Набережной корячились на перекрестках пулеметы. Выставленное ограждение из латышских стрелков близко не допускало посторонних лиц: шла эвакуация банка, губернских учреждений, архивов.

Голосили буксиры, снуя между городом и Бакарицей, перевозя к железнодорожным путям людей, грузы, имущество.

В Совет обороны, заседавший без перерыва, поступали тревожные сообщения. К Обозерской движется пеший отряд под командой английского полковника Торнхилла, угрожая перерезать железную дорогу на Вологду. Повреждения крейсеров во время боя у Мудьюга хотя и привели к задержке десанта, тем не менее с часу на час эскадру следует ожидать у города. Мудьюг пал. На суда, предназначенные к заграждению двинского фарватера, завезен подмоченный пироксилин, капсули неисправны. Склады с остатками боеприпасов до сих пор не подорваны, связи с ними нет.

На конспиративной квартире только что закончилось совещание с лидерами «демократических сил». Были распределены некоторые министерские портфели, обсужден и одобрен текст воззвания к населению Северной области. Хотя подготовил его сам премьер, он же и был против немедленной публикации:

— Мы народные избранники, наша власть зиждется на подлинном представительстве.

Чайковский оперся пальцами о стопу бумаг. Предусмотрено в основном все. Разработан даже уголовный кодекс. Основное положение, которым надлежит руководствоваться судам: партия большевиков, советские учреждения, комитеты и так далее — суть преступные организации, одна принадлежность к коим влечет уголовное наказание.

Военная контрразведка — свои люди. Капитан Костевич, ответственный за склады боеприпасов, адмирал Викорст, полковник Потапов… Наши, всюду свои люди!

— Господа, надеюсь, это наше последнее подполье. Расходиться предлагаю, однако, по одному.

Жестом премьер задержал представителя союзных посольств. Подождал, когда остальные разойдутся, и сказал по-русски:

— Георгий Ермолаевич, конфиденциально…

В душе Чайковский побаивался своего военного министра. По паспорту подданный британской короны Томсон, в недавнем прошлом офицер-подводник, служивший в английском флоте, связной посольств, — кто он в действительности, этот Чаплин? Ярый монархист! Не противоестествен ли «симбиоз» с ним социалиста, «отца русской демократии» Николая Чайковского?

Под окнами зацокали копыта. Чайковский с живостью, какую трудно было в старце заподозрить, повернулся и на щелку отодвинул плотную штору: по мостовой скакали всадники в бурках и бешметах, увешанные оружием.

— Ротмистр Берс с ингушами, — пояснил Чаплин. — Беломорскому отряду Берса поручен большевиками Архангельск. Разумеется, по рекомендации полковника Потапова.

— Позвольте, голубчик, — выразил Чайковский неудовольствие, — что же Берс нарушает покой обывателей? Мягче надо. Не столь вызывающе. Мягче в формах, жестче на деле.

— Казначейство пусто, — произнес неожиданно Чаплин, следя, какое впечатление произведет новость на «судака с морожеными глазами», как он мысленно окрестил Чайковского. — Большевики выкачали сейфы до дна. В банке ни копейки наличными, ваше превосходительство.

— Мелочи, — обронил премьер. — В Архангельске скопилось льна, пиломатериалов, пушнины, других товаров на миллионы. Будем торговать. Союзники имеют намерение брать в концессии, например, Мурман, лесные и зверобойные промыслы. Полагаю, не без компенсации. Мы будем и торговать, и торговаться.

«Социалист, народник! — внутренне напрягся Чаплин. — Сидит, как мышь в подполье, и уже Россию базарит, сука!»

Бесшумно вошла горничная. Присела в книксене, держа в руках поднос. Чайковский взял с подноса телеграмму и хмуро вскрыл запечатанный бланк. Несколько строк им читались и вновь перечитывались. Наконец землисто-серое лицо его просветлело:

— В Казани завязались бои, на нашей стороне чехословаки… Между прочим, дело в Казани, как недавно в Ярославле и Муроме, возглавляют… к-гм… люди Савинкова, — не удержался и уколол Чайковский. — По мнению некоторых господ офицеров — цареубийцы!

«Из Ярославля твой Савинков еле ноги унес», — злорадно подумал Чаплин и, наклонив голову, щелкнул каблуками:

— Поздравляю, ваше превосходительство! Теперь позвольте быть свободным. Честь имею.

Горничная со свечой проводила к черному ходу. Подала Чаплину трость и кожаный саквояж — с ними визитер стал похож на доктора, вызванного в неурочный час к больному.

— Ауф видер зейн, — сказала она. — До-сви-даня.

Дом был немецкий, с добрыми немецкими порядками, незыблемости которых не коснулись ни война, ни революция.

Постукивая тростью и размахивая докторским саквояжем, Чаплин прошествовал по тротуару до середины квартала и внезапно шагнул к калитке, казавшейся запертой. Калитка пропустила. Чаплин дворами вышел на параллельную улицу.

Его ждали.

Дворник, подметавший тротуар, завидев Чаплина, распахнул дверцу в тесовых воротах и вытянулся, держа по швам руки в холщовых рукавицах.

— Вы еще метлой сделайте на караул! — проходя в дверцу, буркнул Чаплин.

— Привычка, извините, — отозвался дворник, запирая за ним. — Разрешите доложить… Из Вологды следовал специальный поезд комиссара Кедрова с воинской частью. Поезд не прошел — рельсы…

— С Двины что поступило? — перебил Чаплин.

— Странная шифровка — номер баржи и… — дворник замешкался, — и упоминается о «золотой свадьбе».

Чаплин унимал охватившее его волнение. Кто бы мог подумать… Миллионы золотом на какой-то задрипанной шаланде! Поздно узнали… Поздно?…

— Срочно связаться с нашими в Котласе, — приказал Чаплин, — Телеграф, я знаю, действует. Пусть примут меры. Пусть не церемонятся!

К исходу ночи заранее сколоченные из офицеров дружины высыпали на улицы. Ротмистр Берс с ингушами носился по городу. Хватали на улицах, врывались в квартиры. Усердие ротмистра подогревалось не только тем, что ему был обещан чин полковника — он его получит, как и титул графа Британской империи, — но и разграбленными штабными деньгами. Впрочем, дружинники, приданные отряду, также не терялись: волокли и тащили кому что подвернется.