Весь день Анастасия не могла отделаться от неприятной сценки, разыгравшейся утром: нет-нет да и вставали перед ней то эта болезненная женщина, готовая на любую месть, то этот смиренный пожилой мужчина со вздрагивающими сухими пальцами. Бухгалтер и бухгалтерша заставили ее еще раз проверить самое себя. Неужели и она мстительная, как эта потерявшая всякое самообладание, жалкая женушка главбуха?.. Родион не утаивал премий, не занимался любовными интрижками — он утаил кое-что от партии и втянулся в политическое интриганство. Это посерьезнее похождений Плотицына. Но у нее, у Анастасии, не хватило сил, чтобы привести своего муженька в обком, да и поговорить обо всем начистоту. Ведь, может, был бы толк. Стыдно, не решилась, хотя речь идет не о грязном белье — о запятнанной совести. Побоялась быть похожей на какую-нибудь обывательницу. Ну и расплачивайся теперь непомерно дорогой ценой. Иногда сомневалась, не примешались ли тут чувства к Леониду, так не вовремя, некстати вернувшемуся в Южноуральск. Долго оправдывала себя, пока жить стало невмоготу. Самое страшное, быть может, в том, что Родион до сих пор винит ни в чем неповинного Леонида. Да и Леонид, кажется, испытывает странную неловкость, словно помешал ей наладить отношения с Родионом. Что ж тогда говорить о Плотицыных: они завтра придут в ужас, узнав из десятых уст, что Каширина бросила мужа. Еще ни одну женщину не миновала тень в таких случаях.
Как ни приготавливала себя Анастасия к этому дню, но возвращаться домой было страшно. Она бесцельно ходила по магазинам, в которых толпились почти одни домохозяйки. Кто-то искал ситец, поругивая продавщиц за обилие штапеля, кому-то был нужен именно рижский, а не московский трикотаж, кого-то никак не устраивал радиоприемник без проигрывателя. Жизнь шла своим чередом. Анастасии же все это казалось досадной сутолокой. «Да зачем я здесь?» — приостановилась она, поняв, наконец, что ей просто-напросто хочется затеряться среди людей, озабоченных мелочами (но ведь житейские мелочи только оттеняют значение ее беды).
Свернув с главной улицы в немощеный, пыльный переулок, она начала припоминать вчерашнюю встречу с Лобовой. Наревелись досыта. Вася всплакнула первой. «Что с вами?!» — испугалась Анастасия и, пытаясь успокоить ее, сама разрыдалась безутешно. Вася принялась уговаривать, наивно рассуждая о неувядшей красоте, о второй молодости, о вполне возможном счастье в будущем. Громкие слова звучали неискренне. Искренними были слезы Васи. Так и просидели они дотемна. Уже все решив, все обдумав, Анастасия поинтересовалась будто между прочим: «А как бы ты поступила на моем месте?» Вася ответила не сразу, но откровенно: «Я бы не смогла оставить Леонида при каких угодно обстоятельствах.— И добавила.— Я, право, слабая». Тогда Анастасия спросила неожиданно для себя: «А как Леонид Матвеевич смотрит на мой поступок?» Вася быстро взглянула, стушевалась: «Право, не знаю. Ему, конечно, неприятно». И заторопилась домой. Но она удержала ее, чтобы сгладить впечатление от своего нечаянного вопроса... «Вася-Василиса, напрасно ты тревожишься,— мысленно обращалась к ней сейчас Анастасия.— Первая любовь — хроническая боль: неизлечима, но и не смертельна. Бывают приступы, проходят. Пройдет и этот — последний».
Она огляделась: забрела в незнакомый тупик, образованный новыми домами (а ведь раньше тут была просторная Хлебная площадь). Вернулась на главную улицу и пошла в свою сторону, подгоняя себя с каждым шагом,— только бы не опоздать, только бы застать Родиона...
Когда Родион Федорович стал собираться в дорогу, то оказалось, что у него, кроме книг, нет, собственно, никаких вещей. Не делить же мебель, или холодильник, или пылесос. Обойдется на стройке без пылесоса. Еще утром он отвез на станцию все свое имущество — несколько ящиков с книгами: их набралось около двух тысяч, пришлось сдать «малой скоростью» (ему не к спеху — в Рощинском будет не до чтения).
Оставалось взять в руки два чемодана — и прости-прощай, Южноуральск, не поминай лихом «закоренелого догматика».
Его, кстати сказать, очень легко сняли с партийного учета, будто давно ждали, когда он явится в райком. Ни расспросов, ни напутствий. Родион Федорович болезненно поморщился, спрятал открепительный талон во внутренний карман пиджака и пошел в обком,— нельзя же покинуть город, не простившись с кем-нибудь из секретарей. Но и тут постигла неудача: как раз началось заседание бюро. Родион Федорович присел в сторонке в приемной секретаря, набросал коротенькую записку:
«Уважаемый товарищ Васильев! Заходил к Вам перед отъездом, не повезло — Вы были заняты. Итак, сегодня отбываю на стройку. Попробую начать жизнь сначала. Возможно, я в чем-то виноват. Это утверждает и моя бывшая жена. Как видите, я наказан образцово, по всем линиям. У меня в запасе с десяток активных лет,— немного, но и, собственно, достаточно для самопроверки в моем положении. С коммунистическим приветом — Р. Сухарев»