«Нет, не стареют бойцы первых пятилеток, — думал Леонид Матвеевич.— Напрасно я решил, что Нилу пора уходить на пенсию, хотя, впрочем, вовремя выйти из строя тоже бывает важно — подвинутся свежие силы с левого фланга. Но Нил еще пошагает до конца семилетки. Хорошо говорил покойный Никонор Ефимович: «Кто отмахал шесть таких переходов, тот на седьмом, главном, действительно, не остановится на большой привал. Обязательно дойдет до уравнительного рубежа со старым миром».
— Э, да ты меня не слушаешь! — Нил Спиридонович опустил руку на его плечо. — Что, тоже размечтался, глядя на старика, ударившегося в романтику?..
Но это впечатление одушевленности, почти юношеского задора, выказанного только что Рудаковым, было испорчено им же самим, когда секретарь принесла ему телеграмму из Свердловска. Он повертел телеграмму в руках, бросил на тумбочку, нахмурился. Леонид Матвеевич понял: опять эти экскаваторные ковши, которые должен поставлять Ярский завод Уралмашу. Всех подняли на ноги, однако время упущено.
— Полюбуйся, Леонид, что получается, до чего довел нас ярский королек, — сердито заговорил Нил Спиридонович, взяв телеграмму с тумбочки. — Я так и знал, что дело дойдет до Совмина. Скандал! В Свердловске стоят готовые экскаваторы, а Власенко не может отгрузить ковши. Возомнил себя вторым Уралмашем, мол, сами с усами — поставляем прокатное оборудование в Аньшань, Бхилаи! Простительно, если бы что-нибудь сложное, вроде этой установки для непрерывной разливки стали, которую он тоже вовремя не сдал, а то ведь ковши, ковшички! Что за работники? Как недоглядел, так попал впросак. Когда я приучу Власенко к порядку? Не хочет считаться с планом кооперированных поставок, да и только.
— Надо, как ты говоришь, приструнить молодца. Это же твои старые кадры, Нил. Тебе и карты в руки: не годится сей «король», замени его подходящим «принцем» из молодых. У нас немало отличных инженеров в том же Ярске. Я могу понять твою осторожность в строительных делах — ты давненько вышел из прорабов, задолго до войны. Мне была понятна и твоя заминка, помнишь, с проектным заданием по Рощинскому комбинату. Но в заводских делах ты как рыба в воде.
— Просто у тебя получается, — Нил Спиридонович отвернулся, будто заинтересовавшись (в который раз!) живописным минаретом Караван-Сарая.
«Любит он, любит ярского наполеончика, — не впервые заключил Леонид Матвеевич. — Сам же выдвинул его, будучи министром, обласкал, вырастил по образу и подобию своему. А теперь ученик перестал считаться с учителем, задрал нос, поняв, что учитель сильно сдал, заделался благодушным ворчуном (ну, может быть, в мелочах и грубоват, но в главном — мягок). Действительно, пожурит, прикрикнет, даже выговор объявит, в худшем случае, — и все как-то по-свойски, по-родственному. Школа-то одна. Посмелее замахнуться на собственного воспитанника не может. Это все равно что замахнуться на свою молодость. Конечно, Нил опытнее всех Власенко, бывших поклонников его таланта, но те помоложе, понапористее. А впрочем, ему определенно доставляет удовольствие понаблюдать за ними под старость лет: какие орлы поднялись из министерского гнезда!.. Выходит, тут кому-то другому надо переучивать орлов».
— Ты, наверное, считаешь, что мне и впрямь жаль Власенко? — спросил Нил Спиридонович.
— Угадал.
— Нетрудно угадать. Завидую я тебе. Ты как-то говорил, что у тебя всегда немного тревожно на душе. Не верю. Просто хотел поддержать меня. Но ты ошибаешься, если считаешь, что я не ломаю себя. Ломаю.
Стараюсь ломать, по крайней мере. А ты приглядываешься ко мне иной раз и думаешь, как давеча, когда я стоял у карты: «Это все стариковский энтузиазм, любование жизнью со стороны».
— Неправда.
— А я собирался посоветоваться с тобой. Не догадываешься, о чем?
Но совет не состоялся: помешал телефонный звонок из Ярска. Рудаков привычно наклонил голову, прижимая трубку в плечу, и придвинул к себе блокнот, приготовившись записывать. Речка просил хотя бы сотню тонн цемента, с десяток вагонов кругляка-пиловочника. Председатель совнархоза подал трубку Лобову, сказал со значением:
— На, командуй сам своими подопечными.
Егор Егорович остался доволен разговором с Южноуральском: наконец-то начальство повернулось лицом к его строительному тресту. Да это и понятно, даже Москва живо интересуется рощинской медью. И чувствуя, что ему снова повезло, быть может, напоследок, он безжалостно подстегивал себя,— с утра до вечера мотался по площадкам, не давал покоя ни прорабам, ни начальникам стройуправлений (у него и походка полегчала). Приезжал домой затемно, хотя августовские дни не уступают по напряжению апрельским.