Случалось, он возвращался из Рощинского в Ярск вдвоем с шофером, и тогда, полулежа на заднем сиденье автомобиля, Егор Егорович позволял себе роскошь: поразмыслить с полчасика о чем-нибудь постороннем, не связанном и косвенно с текущими делами. Чаще всего его занимала судьба Родиона. Свояк поражал мрачной замкнутостью: придет, доложит сводку и уйдет, слова лишнего не вымолвит. Егор Егорович пытался заговаривать с ним как бы невзначай, но безуспешно. Потом махнул рукой,— баста! — и они стали совсем чужими. Что же с ним будет дальше?— не раз спрашивал себя Егор Егорович. Сумеет ли Родион встать на ноги, начать жизнь сызнова? Или так и останется непризнанной гордыней в этом звании старшего инженера-экономиста, которое присвоил ему он, Речка, своим приказом по управлению треста? А ведь человек талантливый. Значит, можно страдать и от таланта... И Егор Егорович, оставляя в покое свояка, вспоминал вне всякой связи Лобова. Вообще он теперь жалел о недавних стычках с Леонидом. Все больше из-за Рудакова схватывались. Черт знает, может, Леонид и прав: не такой уж предсовнархоза человек, чтобы нападать на него по любому поводу. Привыкли мы к оценкам, взаимоисключающим друг друга. Это как-то объясняется пережитым временем, не терпевшим золотой середины. А может, его отношение к Рудакову и Леониду изменилось только потому, что у него у самого лучше пошли дела? Ну, конечно, бывают и теперь положения трудные чрезвычайно, но не бросается же он в скоропалительные бои, не обвиняет всех и вся... Ему начинала нравиться собственная выдержка. Стало быть, и в пятьдесят с лишком не поздно еще поступиться старыми привычками, — не то посмеиваясь над собой, не то уже гордясь, решал он втайне ото всех, в том числе и от жены.
Встречая его, Зинаида Никоноровна укоризненно покачивала головой и шла на кухню, разогревать обед и ужин — все вместе.
— За целое лето в кино собраться не можем, — сказала она сегодня.
— Кино у нас, доложу тебе, превратилось в поточное производство — формуют фильмы, как железобетонные плиты! Да и кто летом тратит время на кино? Вот скоро настанет зимушка-зима, тогда походим мы с тобой, моя старушка, и по кино, и по театрам, и по концертным залам!
— Старушка, старушка... Так, пожалуй, и состаришься. Зимой-то, наверно, родится внук или внучка.
— Да ты, оказывается, торопишься погулять на свободе! Все ясно. Одним словом, Зинушка, не рассчитывай и на зимушку!..
— Родион низко кланяется тебе, — сказал за ужином Егор Егорович.
— Как он там?
— Сдал, сдал Родион Федорович, доложу тебе. Небрит, немыт. Но водчонкой не попахивает, не замечал. Замкнулся, дружбу ни с кем не водит. Живет отшельником, как гений. По воскресеньям ездит на Урал рыбачить, и все один. Говорят, что-то пишет в своей летней резиденции. А вообще, служит исправно, как полагается интеллигенту.
— Не бей лежачего, Гора.
— Сама себя раба бьет, коль нечисто жнет. Ну да ничего, пооботрется среди нашего брата — человеком станет.
— Чужую беду руками разведу. Вот если б я взяла, да и бросила тебя, что тогда?
— Меня? За какие такие прегрешения? Правда, звезд с неба не хватаю, кручусь на своей «трестовской орбите», однако ж мужик не бросовый, как говорится, средний. Но вообще-то, от вас, Кашириных, всего можно ожидать!
— Ты нашу фамилию не трогай.
— Ладно, ладно. Что ни говори, Зинушка, а мы с тобой жизнь прожили мирно. Ни одного разлада, если не считать схватки из-за женитьбы сына. Я со своим характером к любой подлажусь.
— Я тебе подлажусь!..
Нет, нельзя долго сердиться на него (а говорят, что на работе он выглядит диктатором). «Жизнь прожили... Неужели прожили? Так быстро. Так непостижимо быстро! — Зинаида Никоноровна невольно осмотрела себя перед зеркалом.— Неправда, полжизни впереди. Еще отливают смолью ее волосы, не поредевшие от времени, даже не тронутые первой сединой. Еще светятся, поигрывают янтарные негаснущие искорки в глазах. Еще неглубоки морщины на открытом высоком лбу и неопределенны, переменчивы складочки у рта, унаследованные от матери. Ну, может быть, растолстела, так это естественно, — ведь уже свекровь».
— Что ты тут советуешься с зеркалом? — подошел к ней Егор Егорович. — Оно никогда не скажет женщине всей правды!
— А ты у меня стареешь, Гора.
— Чепуха! У нашего брата, строителя, свои метрики — титульный список. Раз набросили добавку в сто восемьдесят миллиончиков, значит, гожусь в гвардию!