Минут через сорок показались стелющиеся по диабазовым увалам бело-желтые дымы Меднограда, прикрытого со всех сторон крутыми, неспокойными грядами гор. Потом, как сторожевые сосны на опушке леса, поднялись ровные стволы дымов металлургического комбината в Ново-Стальске. И за ними открылись густые, таежные заросли дымного неба Ярска, за которым угадывалась сиреневая степь до самого Китая. Летчик, словно озадаченный неожиданным препятствием, резко «сбросил» высоту и повел машину на посадку.
Егор Егорович с трудом втиснулся в старый «Москвич» — такси: поджал ноги, втянул голову в плечи.
— В тесноте да не в обиде,— с ехидцей заметил шофер.— Что свою «Победу» не вызвали, товарищ Речка?
— По Сеньке и шапка — по самолету и автомобиль,— сказал он и подумал: «Ты смотри, каждый извозчик знает меня в Ярске. Немудрено: без малого три десятка лет прожил я тут, пока Лобов разъезжал по столицам и по заграницам».
Зинаида Никоноровна не ждала его, собралась стирать.
— Чем же я тебя кормить-то буду? — с некоторой растерянностью спросила она мужа.
— Создается впечатление, что сама ты питаешься манной небесной!
— Я же ничего сегодня не готовила.
— Ничего и не нужно, раз есть помидоры. Некогда мне обедать из трех блюд.
Грузный, неуклюжий, разморившийся от полуденного зноя, Егор Егорович придвинулся к столу, всей грудью навалился на стол. Ему все еще казалось, что он летит куда-то в тартарары вместе с этим своим коттеджем, в котором прожил столько лет. Чепуха какая, летал раньше и не на такие расстояния — все больше в Москву.
Зинаида Никоноровна сбросила ситцевый пестрый фартучек, одернула старенькую маркизетовую блузку и тоже присела закусить вместе с мужем. Она высокая, дородная, тяжеловатая, лицо молодое, хотя очерчено излишне резко, крупными штрихами. Пышные густые волосы, доставлявшие ей по утрам немало хлопот, всегда тщательно заплетены в толстые и тугие, роскошные косы,— их она носила, не обращая внимания ни па свой возраст, ни на модные прически, и незнакомые люди не раз принимали ее за какую-нибудь сельскую франтиху из пригородной станицы. О таких женщинах обычно говорят: «Да, хороша, хороша была лет десять-пятнадцать тому назад».
— Как ты встретился с Леонидом? — спросила, наконец, Зинаида Никоноровна.
— Тысяча и одна ночь, доложу тебе! — не отрываясь от еды, ответил Егор Егорович.— Расскажу потом, подробно расскажу. Что, не терпится бедному сердечку?— засмеялся он, взглядывая на жену из-под коротких, торчавших ежиком, бровей.— Ах, ты, старушка моя, старушка!..
— Какая я тебе старушка?
— Так-так, вот уже и шутки отказываемся понимать! Вот уже и семейную сценку готовы разыграть!
— Никогда с тобой, Гора, не поговоришь серьезно.
— Я от серьезных разговоров на работе устаю, моя ста... виноват, молодушка!
Зинаида Никоноровна улыбнулась ему в ответ, чтобы просто поддержать его в этом настроении. Она знала: раз ее Егор неестественно шутит, то, значит, совсем невесело у него на сердце. Опять, конечно, за что-нибудь попало. Да мало ли за что может попасть управляющему строительным трестом.
— Ты на меня не дуйся, Зинок. Я все, все расскажу тебе по порядку, вечерком. Теперь некогда, надо идти на стройку. И кто это выдумал, что наш брат, строитель, в любое время поднимается на леса в поэтическом вдохновении?
— Поэты и выдумали.
— Напрасно, им ведь тоже приходится чертыхаться на своих «строительных лесах».
«Бесспорно, попало ему в Южноуральске»,— с сочувствием заключила Зинаида Никоноровна.
Переодевшись, сунув в карман парусиновой куртки потрепанный блокнот, с которым ездил на доклад к совнархозовскому начальству, Егор Егорович направился было к выходу, но у двери остановился, заговорил вполголоса:
— Одно могу сказать тебе сейчас — разные мы с Лобовым люди, хотя годами следили друг за другом по газетам. Смотрю я на него и думаю: «Отошел ты, братец, от черновой работенки, привык заполнять клеточки в госплановских таблицах, барином заделался». И он, в свою очередь, наверное размышляет: «А не обмелел ли ты, друг Речка, в своей старице, не разучился ли прокладывать новые русла?» Вот такими многозначительными взглядами и обменивались мы на заседании совнархоза... А вообще, мы ведь с ним начинали жизнь в одной комсомольской ячейке...— Он хотел что-то добавить, но, видно, не нашел сразу подходящих слов, и коротко, как сеятель, бросая последнюю горсть зерна себе под ноги, взмахнул рукой и вышел.
Приехав на площадку никелькомбината, Егор Егорович, не заходя ь прорабскую контору, поднялся по шатким трапам на верхотуру главного корпуса второй агломерационной фабрики. С пятидесятиметровой высоты открывался вид на весь город, привольно раскинувшийся на пологом склоне серого, вытоптанного взгорья.