Вчера в одном центральном еженедельнике появились злые «Заметки экономиста», наделавшие столько шума в Южноуральске. Удар пришелся по Лобову: он обвинялся в «самовольном перераспределении средств», «игнорировании нужд малых строек», «самоуправстве» и прочих пороках местничества. Заметки писал Сухарев.
После заседания бюро обкома старый товарищ Кашириной зашел к ней в райком и рассказал:
— Вся эта шумиха выеденного яйца не стоит. Лобов распорядился прекратить работы на некоторых объектах и сосредоточить силы на достройке одиннадцати больших домов и двух школ в Южноуральске. Самолично приостановил до весны реконструкцию полукустарного завода «Металлист», где нет еще законченного проекта. Вот все его «преступление». Однако заместителю председателя совнархоза и начальнику планового отдела поставлено на вид.
— За что же?— удивилась Анастасия.
— Да, по-моему, за излишнюю горячность...
Расстроенной вернулась она домой. Ничего не хотелось делать, даже готовить ужин. Накормила ребят молоком с ежевикой и, отпустив их поиграть на набережную, присела у окна, устало привалившись к подоконнику. «Ну к чему эти мелочные придирки к людям, только-только начинающим новое дело? — подумала Анастасия. И сама испугалась своего вопроса: — Неужели Родион просто придирается к Леониду, ищет удобного случая, чтобы скомпрометировать его? Не может быть! Если написал, то, верно, убежден в своей правоте. Не зря же и обком взыскал с виновных. Нет дыма без огня... Неужели Родион мог позволить себе сгустить краски для пущей важности? Как будто не замечала за ним этого раньше. Ну, ошибся он, очень серьезно и в решающий момент, так ведь раскаялся публично, на бюро райкома... А раскаялся ли?» — впервые спросила она себя и ощутила страх, почти физический, будто кто замахнулся на нее.
Встала, долго ходила по комнате, безвольно опустив руки. Лишь раз она была в таком же состоянии — когда Лобов уехал с вечерним поездом в Москву, оставив ее, восемнадцатилетнюю девчонку, в полнейшей растерянности. И вспомнив сейчас о том, Анастасия почувствовала себя вдвойне несчастной. Но тогда, в начале жизни, было лишь задето ее самолюбие, правда, очень больно; а теперь, в середине жизни, оскорблено ее гражданское достоинство... «Все-таки с Леонидом совсем по-другому бы сложилась моя жизнь», — подумала она и поразилась этому сопоставлению, все чаще и внезапно возникавшему в последние недели: да уж не примешалось ли что-то личное к ее далеко не интимному разладу с Родионом?..
Он вернулся из обкома на закате солнца, которое, как и вчера, медленно садилось за высокий зубчатый гребень туч, ярко высветив одинокое сухое облачко над горной цепью надвигающейся грозы.
— Проголодался-то я! — сказал он, с удовольствием прохаживаясь по комнате.
— Сейчас пожарю котлеты с картошкой.
— Разве ты ничего не приготовила? Что ж, подожду. Анастасия поняла, что Родион доволен прожитым днем. И по тому, как он, сдержанно улыбаясь, бегло взглядывал на нее, ожидая первого вопроса, и по его примирительному тону она безошибочно определила настроение мужа, любившего делиться радостью со всеми.
За ужином, так и не дождавшись никаких расспросов, Родион Федорович сам начал рассказывать о заседании бюро:
— Целый вечер разматывался совнархозовский клубок. Если застенографировать, получилась бы злободневная трехактная драма для театра сатиры. Какие мизансцены! Пожалуйста, хоть завтра начинай репетиции. Собственно, достройка домов и школ — жалкий эпизод. Завод «Металлист» — пустячок! Добрые дяди намеревались перетряхнуть все титульные списки, хотели «законсервировать» начатые важные объекты. Это тебе не Ярская дамба! Тут десятками миллионов попахивает. Тут уже не цветики, а ягодки совнархозовской политики! Всяк тянет народную копейку в свой областной карман. Я предвидел. Кстати, мой строгий выговор — тоже эпизод в сравнении с теми выговорами, которые посыпались на головы местников. Ах, как мы спешим перестраиваться...
— И очень хорошо,— сухо заметила Анастасия.
— Твоя позиция мне известна. Но разве ты не понимаешь до сих пор, что мы сами вооружили до зубов своего страшного врага — местничество? У нас появились не только практики, а своего рода идеологи областной автаркии. Послушала бы ты, как на бюро выступал начальник планового отдела совнархоза. Он договорился до того, что поставил под сомнение контрольные функции Промбанка! Даже Лобов крякнул от стыда.
— А сам ты выступал?
— Я выступил в газете.