Леонид Матвеевич не мог больше сдерживаться, так и запрокинулся навзничь от хохота.
— Прокурор взял акт, сунул в портфель, да как крикнет на меня: «Заводи машину!» Когда дороги установились, мы с ним исколесили всю область. Но где там напасть на след моторизованного табора!
— Прокурор этот сейчас в Южноуральске? — вдоволь насмеявшись, спросил Леонид Матвеевич.
— Где там! Давно укатил в Сибирь, тоже заделался кочевником. А до того случая безвыездно восемь лет проработал в Южноуральске, вел оседлый образ жизни,— заключил Петро, с хода въезжая на дощатый настил утлого парома.
Леонид Матвеевич сам тянул узловатый трос, тянул с наслаждением, вспоминая детство: бывало, мальчишкой целыми днями пропадал на переправах, неся бескорыстную службу у паромщиков, добрых стариков, пока к середине лета не обнажались перекаты и какой-нибудь смельчак, перекрестясь, шел обновлять бесплатный брод...
Соловьев разгадал, наконец, настроение своего нового «хозяина», уроженца этих мест, и вскоре перестал объяснять, что к чему. Лишь изредка взглядывал на него, как бы невзначай. Автомобиль карабкался по выложенному плитняком проселку, среди зарослей горного березнячка, окаймлявшего светлоструйный ручеек. По распадкам живописного увала всюду были разбросаны кулиги дикой вишни, бобовника, чилижника. Над головой сиял треугольник неба, там парил орел, нехотя сопровождая одиноких путников.
— Останови-ка,— попросил Лобов, когда машина выбралась из ущелья на травянистый гребень.
— А я боялся, не обратите внимания,— лукаво заметил Петро, смело подруливая к самому обрыву.
— Как можно проехать мимо сего чуда — Ярских гор.
Шофер с уважением посмотрел ему вслед, заглушил мотор и выбрался из-за своей баранки.
Перед ними распростерся серо-зеленоватый гранитный лабиринт: голые хребты из диабаза, глубокие расселины, замкнутые каре конгломератовых высот, глухие тупики ущелий, сторожевые башенки утесов. Кто может разобраться в этом лабиринте? Только горная речонка, очень уж ворчливая, сердитая на перекатах и тихая, задумчивая в омутах-затонах, только она одна, отличающаяся редким непостоянством несносного характера. На северо-западе маячат в дымке знаменитые «Ярские порота», и где-то там, на юге, горы стометровой стенкой обрываются в Урал,— поотвыкнув от неожиданных препятствий, он с яростью берет последний барьер на пути к морю. Степное плато окружает со всех сторон неспокойные «внутренние» горы — богатейший карьер полиметаллической руды: его открыла сама природа, как бы приподняв из глубины, чтобы люди не прошли случайно мимо. Да, Уральский хребет — одна из первых морщинок на лице земли, проступившая в пору ее ранней молодости.
Леонид Матвеевич стоял над обрывом, припоминая все, что знал об этом чудесном уголке па границе Европы с Азией. Над головой кружили вспуганные кобчики, откуда-то долетал посвист байбаков, промелькнул над пропастью косячок торопливых уток. Так бы и не уходил отсюда. Но пора двигаться дальше.
Через четверть часа из-за косогора выдвинулся первый рядок игрушечных домиков рабочего поселка, потом показались оранжевые отвалы рудника, и вдалеке, где раньше была седая степь, раскинулся незнакомый город,— светлых тонов кварталы и черные силуэты доменных печей, за которыми клубится дым над коксовыми батареями.
— Ново-Стальск! — объявил Петро, притормаживая на спуске. Город разрастался на глазах, от густо-зеленой бахромы уральской
поймы до отливающего старым серебром ковыльного северного склона. В раструбах широких улиц виднелись, теперь уже ясно, бегущие навстречу ярко-красные трамвайные вагончики, пестрые автобусы, самосвалы в железных картузах, лихо заломленных на затылки,— только квадратные козырьки поблескивают под солнцем.
Соловьев сбавил скорость перед девушкой-милиционером, на окраине, спросил Лобова, не оборачиваясь: