Annotation
Главы нового романа выкладываю по мере готовности. Роман все о том же, о жизни, и есть ли она, жизнь, и где она есть...
Тарасов Геннадий Владимирович
Тарасов Геннадий Владимирович
Седьмой Принцип
Седьмой принцип.
1. Падение.
Пока еще, в эту самую секунду, в это звенящее мгновение его зовут Вениамин, Веня Лисицын, многие предпочитают говорить просто Лис, но как будут звать его и кем он будет, когда сделает хотя бы один еще шаг вперед?
Он стоял на самом краю парапета на крыше девятиэтажного дома, в котором прожил последние десять лет своей жизни. Смотрел на небо над головой, на дома, выстроившиеся перед ним как молчаливые караульные или свидетели, и шире - на город, то ли тонущий в дымке, то ли восстающий из нее, и пытался заглянуть за горизонт, линию которого отсюда можно было увидеть в единственном месте за излучиной реки. Он понимал, что прошлая жизнь осталась у него за спиной, а впереди его ждало неведомое, причем вне зависимости от того, шагнет он напрямую с крыши немедленно, или же найдет способ и возможность спуститься на плоскость земли невредимым.
С прошлой жизнью он прощался, не решительно, но обреченно. И, по правде говоря, эти перемены не были его выбором. А точней, сам он на них никогда бы не решился, хоть и желал уже давно, но события стали происходить как бы сами собой, и их логика была такова, что влиять на их ход он не мог никоим образом. Не мог влиять, но и увернуться от этого колеса тоже не умел.
Если бы кто-то сейчас стал его расспрашивать, как, каким образом все повернулось так, что он оказался в положении человека, собирающегося свести счеты с жизнью, он не нашелся бы, что ответить на этот вопрос. Во-первых, он абсолютно не помнил, как оказался на этой крыше и, тем более, как и зачем забрался на парапет. И, во-вторых, насколько он сам себя понимал - он вовсе не собирался прекращать свою жизнь, но только хотел ее изменить. Беда лишь в том, что он совершенно не знал, не представлял, как ему это сделать другим, не столь радикальным методом. Теперь же, стоя на краю, он отчетливо, ясно, и с каким-то внутренним ликованием понимал, что да, это тоже выход.
Освобождение от всего, что угнетало и унижало его последние месяцы и дни, было рядом, на расстоянии вытянутой руки, и это ощущение свободы, этот липкий ужас и восторг осознания своей полной над собой власти, обволакивали, словно язык хамелеона, и тянули, увлекали туда, в пропасть невозвратного.
К счастью, страх высоты пока оставался сильней.
Но, к счастью ли?
А, может быть, правда, рвануть вперед и прекратить все разом, к чертовой матери?..
Круг, в который он попал, казался замкнутым, и выхода из него не наблюдалось. Хуже всего то, что сил не только продолжать поиски выхода, но даже думать на эту тему у него, похоже, совсем не осталось. Ему бы сделать шаг назад и перевести дух, но что-то словно неумолимо подталкивало его к обратному, что-то влекло за край. Странно, но он почти физически ощущал эти легкие, но настойчивые толчки в спину.
Вся эта волна неприятностей стала подниматься вокруг него примерно неделю назад. А ведь до того ничто, как говорится, не предвещало полную грядущую катастрофу. Совершенно неожиданно на работе его обвинили в том, чего он, конечно же, не делал. Будто бы редкий старинный комод, который он сам и реставрировал, был продан им на сторону, в чужие руки. Абсурд! Все же прекрасно знают, что он скорее отдаст свое, чем возьмет чужое, и все же -обвинили. Конечно, он ни при чем, ни сном, ни духом! Самое интересное, что и комод-то вскоре вроде нашелся, и даже выяснилось, что он к его пропаже совершенно не причастен, а виновны как раз другие люди ... Но уволили с работы все равно его. В связи с потерей доверия и во избежание. Потому что история получила широкую огласку. Владелица комода была достаточно влиятельной особой, и уж она-то постаралась наделать как можно больше шума. Чтобы как-то успокоить клиентов, нынешних и потенциальных, нужно было на кого-то списать происшествие, а лучшей кандидатуры, чем Веня, как ни крути, не просматривалось. Несмотря даже на то, что такие руки, как у него, на дороге не валяются. Золотые руки, прямо скажем, но ведь и характер у него совсем безответный, так что ему за все отвечать, ему. И спасибо еще, что не по статье уволили, а по обоюдному согласию сторон, но утешение это слабое, поскольку в их профессии все знали друг друга, и что ему теперь было делать, где искать работу, он совершенно не представлял.
А неделю спустя, то есть сегодня, его выставили и из собственной квартиры.
Он ушел из дому рано утром и полдня бродил по городу в тщетных поисках работы. История с комодом еще была у всех на слуху, поэтому никто не рисковал с ним связываться. Приходи, говорили, через полгода, когда все забудется, тогда возьмем тебя с радостью. Но он не мог ждать так долго, заработок ему, и позарез, требовался уже сейчас. Потому что у него была семья, какая никакая, но все же, жена Марина, о которой он должен был заботиться и каким-то образом обеспечивать.
Марина, мягко говоря, имела сложный характер, и всегда, даже в самые благоприятные и успешные времена с ней было нелегко ладить, но когда начались эти его неприятности с работой, с ней и вовсе сладу не стало. " Ну, скажи мне, с кем еще могло такое случиться? - вгрызалась она в его сознание. - Только с тобой! Я ни минуты не сомневалась в том, что в конечном итоге все повесят на тебя. Ведь ты идеальный козел отпущения! И знаешь, почему? Потому что ты на самом деле козел! Дурак ты! Уж сам бы взял, и толкнул кому-нибудь тот чертов комод, хоть денег заработал, ей-богу! А так ни денег, ни работы, ничего! Еще хорошо, что за комод платить не пришлось, вот чем бы ты расплачивался, а? И что теперь собираешься делать? Где думаешь работу искать? Куда ты можешь пойти? Ведь ты ничего, кроме как ковыряться в своих деревяшках, не умеешь..."
Надо признаться, что Марина была совсем невысокого мнения о его талантах, и никогда этого не скрывала. Может, повышала так свою самооценку, а, может, так относилась к нему самому, скорее же, что и то, и другое вместе. Конечно, он не оправдал ее ожиданий... Во всяком случае, он никогда ее не обманывал, но этого, как оказалось, было недостаточно. "Еще чего не хватало! - говорила Марина, становясь в позу драчливой курицы и поднимая перья на загривке. - Только попробуй!"
Но пробовала-то как раз она, о чем Лис давно уже догадывался, а тут как раз и убедился.
Вернувшись домой часам к трем после бесцельной ходьбы по городу, он не смог открыть дверь своей квартиры. Он не сразу сообразил, в чем дело. Вроде и квартира была та же, и дверь, и номер на ней - седьмой - тот же, но не открывалась. Пришлось звонить. Дверь распахнулась сразу, словно его ждали. На пороге стоял незнакомый мужик.
- Ты кто? - спросил Веня оторопело.
- Анатолий я, - сказал мужик весело и громко, и выгнул в улыбке щетку густых пегих усов. Был мужик высок, на полголовы выше Лиса, обладал стриженным бобриком седых волос и вообще был красавцем, если можно считать красавцем мужчину за пятьдесят. - Ты можешь звать меня Толяном. Разрешаю. Ведь мы с тобой почти что родственники. Правда, сразу - бывшие.
- Не понимаю, - сказал Веня и помотал головой. - Впрочем, не важно. Что ты делаешь в моей квартире?
- Видишь ли, - сказал Толян Лису, - это уже не твоя квартира, и ты здесь больше не живешь.
- Как так? - не согласился Лис. - Это почему?
Из-за плеча Анатолия выглянула жена Марина.
- Лисицын, не конфликтуй! - сказала она злым голосом. - Все кончено, я от тебя ушла.
- Как это ушла? - продолжал тупить Веня. - Ты там, я здесь... Как ушла?
- Ушла - значит ушла! - подхватил нить разговора Толян. - А как ушла - не важно. Так тоже бывает.
- Но это моя квартира, мой дом! - продолжал из последних сил, по инерции настаивать Вениамин. - Вы не можете просто так оставить меня на улице! Не имеете права!
Лис все еще пытался докричаться до жены и обращался к ней, но Марина пряталась за спину перекрывшего дверной проем Толяна и отмалчивалась. Толян, между тем, и без ее словесного участия отлично справлялся со слабой атакой бывшего хозяина жилплощади.
- Не стоит так все драматизировать, - сказал он. - Не на улице, а в подъезде. И здесь, заметь, у тебя тоже есть крыша над головой. А-га-га! - заржал он, как жеребец, запрокинув голову и явив для обозрения свои длинные желтые зубы.
- Ты, конечно, можешь считать, что ушли тебя, - кончив ржать, стал разъяснять сложившуюся ситуацию не нашедшемуся, что ответить на его ржание Лису, Толян. - И это, несомненно, будет правильно. Ты можешь обижаться, и, наверное, ты имеешь на это право. Хотя, как по мне, обижаться ты должен на себя самого, прежде всего. Потому что потерять такую женщину как Марина, это, скажу тебе, братишка, нужно быть дураком. И не простым дураком, а особенным, выдающимся, полным и окончательным кретином. Каковым ты и являешься.
При этих словах Толяна Марина прижалась щекой к его обтянутому черным трикотажем футболки накаченному плечу, пряча радостную и счастливую улыбку, и довольно замурлыкала. Лис видел, что за радостью жены, за всеми ее позами, жестами, улыбками и телодвижениями сквозила злость. Она зла была на него, сверх всякой меры, вот в чем дело. Но, положа руку на сердце, он никогда...
- С этих позиций, что бы хотелось тебе разъяснить еще, - продолжал наставлять Лиса в его новой жизни Толян. - Дергаться по поводу квартиры тебе не советую, поскольку шансов у тебя все равно ноль. Это я тебе как брат депутата городского собрания говорю. Усекаешь? Будешь скандалить, я тебя с лестницы спущу, это для начала. А потом закроем тебя в каталажку, надолго. Повод и причину найдем, это очень легко сделать, поверь мне на слово. Лучше на слово, чем, знаешь, на собственном опыте убедиться. На собственной шкуре. А сейчас иди и решай возникшие у тебя проблемы, их у тебя есть. С жильем, и прочие. И не теряй даром времени, мой тебе совет, пока на дворе еще светло. Потом, скажем, дня через три придешь, мы тебе кое-какие вещички соберем, заберешь. Сегодня нам не до того было и не до того будет, сам понимаешь - медовый месяц. Марина тебе в сумку покидает что-нибудь, на первое время. Мы же не звери, понимаем, что надо человеку чем-то и тело прикрыть. Да, Мара?
И он снова заржал, запрокинув голову: - А-га-га!
- Все, - сказал он, наржавшись и налязгавшись зубами, - прием окончен! - и захлопнул дверь перед носом впавшего в совершенное оцепенение Лиса.
Веня какое-то время продолжал стоять перед дверью квартиры, некогда доставшейся ему в наследство от родителей, которая вдруг, по независимым от него причинам, перестала быть его домом. Оцепенение никак не оставляло его, тем не менее, что-то словно случилось с его слухом, который обострился необычайно, и звуки, здешние и потусторонние, воспринимались им четко и неестественно ярко. И он услышал, едва закрылась дверь, как с той ее стороны, в квартире, случился какой-то шум, переполох, очень похожий на бурное проявление радости и восторга, а потом на нее, на дверь, опять же с той стороны, навалилось что-то тяжелое, от чего она напряглась и застонала. Тяжесть отшатнулась от двери и вновь вернулась, и принялась совершать возвратно-поступательные колебания в неспешном, глубоком ритме, и дверь отвечала на эти проявления чувственной материальной жизни собственными ритмичными постанываниями и поскрипываниями. Лис вспомнил, что плечо Марины, когда она выглядывала из-за спины Толяна, было обернуто знакомым ему голубым материалом. Марина любила одевать этот полупрозрачный голубой дедероновый халатик на голое тело и в таком виде расхаживать по квартире. Иногда она подходила к окну и, расставив широко ноги и раскинув руки, становилась там против света, и тогда солнце вспыхивало золотой короной в ее завитых волосах и, ласковыми, заинтересованными лучами, рисуя ее силуэт, отделяло от пустого пространства каждый изгиб, каждый бугорок, каждый волосок ее тела. Любимый способ соблазнения. Вообще-то, способов она знала много, но этот был любимым. Еще она могла в этом халатике спуститься во двор к молочнику, или на лестничной площадке любезничать с почтальоном, который краснел и, надвигая фуражку на нос, прятал глаза. И все это делалось, чтобы позлить его. А, может, и не только для этого. Давно это было, и вот, похоже, вернулось вновь, но только уже не для него. "Была жена Марина, оказалась - Мара", - подумал он.
Мара, ночной кошмар. Хотя, уже и не только ночной...
Потоптавшись еще у двери, послушав стоны, и вздохи, и всплески смеха, Веня повернулся и, как во сне, пошел по лестнице, но не вниз, к выходу на улицу, а наверх. Что им двигало в тот момент, что направляло, он сказать внятно не смог бы, если бы пришлось объяснять, но, тем не менее, так он оказался на крыше, а потом и на самом краю, на парапете.
Мысли о Марине не шли из головы. Худо-бедно, но почти тринадцать лет они прожили вместе, и, положа руку на сердце, эти годы можно было занести скорее в плюс, чем в минус, причем обоим. Хотя, конечно, бывало всякое, и, как ни странно, внутренне он оказался готов к тому, что произошло теперь, и не столько произошедшему удивился, сколько был ошеломлен и возмущен. Уж худшего момента для семейной катастрофы трудно и придумать. Все одно к одному, все в кучу, и куча эта прямо ему на голову...
Они познакомились, как ему казалось тогда, совершенно случайно, в одном южном городе, в котором лично он обучался на курсах реставраторов, существовавших в то время при местной Художественной академии, и куда его направило руководство Художественно-реставрационных мастерских, тех самых, где он работал до недавнего времени. Ведь, чтобы иметь право заниматься реставрацией антикварных предметов мебели и искусства, кроме умелых рук, нужно было обладать хотя бы начальным уровнем специальных знаний и соответствующим аттестатом, удостоверяющим их наличие, причем документ имел первичное значение. Без аттестата о реставрации музейных вещей нечего и думать. Знания и аттестат же можно было получить как раз в указанной академии. Обучение было платным, но руководство Мастерских пошло на траты, посчитав правильным сделать инвестиции в такого перспективного специалиста, как Веня. И, надо подчеркнуть, что Лис всегда помнил проявленную к нему доброту и оказанное доверие, и старался на них отвечать соответственно.
Южный город, как ему и положено, находился у теплого моря, поэтому в любое время года был полон отдыхающих планово и прочих перелетных туристов, и если первые заполняли многочисленные санатории, расположенные в береговой зоне, вторые селились в гостиницах и на съемных квартирах по всему городу. И места хватало всем. Тем более в межсезонье.
Марина с подругой приехали в санаторий у моря по горящим путевкам из далекого большого северного города. Была осень, и море уже в значительной мере остыло, да и солнце, даром, что сияло ярко, не грело так, как прежде. Не удивительно, что, лишенные полноценного пляжного томления, девушки скучали и старались себя развлечь разными способами, в том числе, и с помощью легкого курортного флирта. Никто и не ожидал, что их с Мариной внезапный мимолетный флирт затянется так надолго.
Судьба свела их в одной точке пространства, когда он, коротая казавшийся бесконечным в чужом городе выходной, - а было воскресенье, он точно это помнил, - выбрался на Приморский бульвар, пройтись, надышаться морским воздухом. Море, кстати, словно естественное продолжение города, начиналось сразу за узкой полоской пляжа, в легкой пене прибоя, и раскатывалось дальше живым ковром, постепенно темнея ворсом от голубого к глубокому синему, до самого горизонта. Облокотившись на бетонную балюстраду, выбеленную известкой к началу сезона и теперь уже изрядно облупившуюся, Веня душой и телом подался навстречу этому извечному чуду природы, одинаково захватывающему своей магией как тонких и давних ценителей, так и неофитов.
Дальний горизонт был нарисован уверенной кистью на заднике этой естественной декорации, обозначая место, где, по идее, море соприкасалось с небом. Горизонт был хорошо и ясно виден, но фокус заключался в том, что его на самом деле не существовало. Он был всего лишь иллюзией, если хотите, обманом, и в этой мистификации мирового масштаба наравне с небом участвовало море и, да, многочисленные заинтересованные зрители. Море манило, смущало души зовом романтики и обещанием исполнения надежды и, конечно, обманывало. Обманывало всех, кто был склонен к тому и хотел обманываться. Веня был склонен. Ах, если бы кто знал, как часто он бросался за очередной Фата-морганой в надежде, что на этот раз она не растает в воздухе пустым миражем! И что-то, наконец, сбудется, ведь что-то должно же было сбыться в его жизни!
Да, Веня был склонен обманываться, склонен, но характер при том имел в достаточной степени скрытный, поэтому ни у кого подобных подозрений на его счет даже не возникало.
Сидевшие неподалеку на скамейке девушки рассмеялись. Веня повернулся к ним и широко и искренне улыбнулся в ответ, не сомневаясь, что их смех адресовался ему. Как уже отмечалось, он был склонен обманываться, к тому же близкое море нашептывало что-то такое в ухо и подталкивало, и уговаривало совершить очередной акт самообмана.
Девушек было две, причем, одна из них выглядела явно лет на пять старше другой. "Старшая подруга" - сообразил Лис. Так оно и оказалось впоследствии. Вене приглянулась та, что была младше, светлоглазая и светловолосая, поэтому, когда девушки поднялись со скамейки и, оглядываясь на него и пересмеиваясь, пошли вглубь бульвара, он, не раздумывая, последовал за ними. Побудительные мотивы, заставившие его искать нового знакомства, были ему не вполне ясны, но на душе уже запрыгал радостный оранжевый мячик, и этого было достаточно.
Все стало ему более-менее понятно через неделю, когда у девушек закончился отпуск, и он провожал свою новую знакомую в аэропорту. Марина, как звали девушку, до того момента державшаяся бодро и даже весело, неожиданно уткнулась ему головой в плечо и разрыдалась. Веня от неожиданности растерялся. Ему, конечно, было лестно, что кто-то так горько плачет из-за расставания с ним, но, с другой стороны, эти слезы заставили его почувствовать себя немного и подлецом. Он чувствовал вину, не зная вины. Не знал он, однако, и того, что испытывать это чувство в дальнейшем ему придется неоднократно.
- Что ты, что ты, - пробормотал Веня, нерешительно, боясь прикоснуться, обнимая хрупкие плечи Марины.
- Горько, когда умирает надежда, - сказала она. - Просто потому, что пришло ее время умирать.
- Нет-нет, - возразил Веня, - не говори так. И, совершенно неожиданно: - Если хочешь, я приеду к тебе.
- Не приедешь, - сказала девушка с обреченной уверенностью, словно объявила решение суда.
Потянувшись, Марина поцеловала Веню в щеку и похлопала его несколько раз ладонью по груди - там, где сердце. Отстранившись и поведя плечами, она освободилась от его объятий и стремительно присоединилась к давно ждавшей ее и потому заскучавшей подруге. Вместе они скрылись в пелене непроницаемости Зоны посадки аэропорта. Не оглядываясь, видимо, чтоб не возвращаться.
И, словно давно дожидаясь этого момента, по громкой связи каким-то странно заносчивым тоном объявили об окончании посадки.
Все.
И тотчас огромное и ошеломительное в своей внезапности чувство потери свалилось на его плечи и крепко за них уцепилось. Ну, как можно было жить с таким грузом? Никак.
"Как странно, - подумал тогда Веня, - но еще какой-то час назад я не знал того, что знаю теперь. Что несчастлив. Теперь, чтобы избавиться от несчастья, нужно либо забыть все, либо не забывать, но сделать то, что обещал".
Через четыре месяца, окончив курсы и выпросив в мастерской отпуск на две недели, для чего ему пришлось в срочном порядке завершить реставрацию кресла, хозяин которого уже не мог без него обходиться, Веня прилетел к Марине в ее далекий северный город.
Марина, прямо скажем, была приятно поражена его приездом, вероятно потому, что он не создавал впечатления человека, способного на серьезные и решительные поступки. Но Веня, несмотря на внешнюю мягкость, пожалуй, даже чрезмерную, на самом деле мямлей не был, и обладал достаточной твердостью характера, чтобы самому принимать важные для себя решения. Странно, но именно в этом Марина препятствовала ему всю их совместную жизнь. И тут, как говорится, нашла коса на камень, что, впрочем, проявилось не сразу.