Степанида Егоровна стрельнула в меня острым взглядом, чтобы продолжить откровения:
— Все бабы красотки, но Алена Козловская выглядит куколкой неописуемой. Уж больно собою хороша — бровью черна, станом тонка, персями полна.
— Хм, — подтвердил описание я.
— А руки ее ты видел?
Руки эти я видел неоднократно, о чем и сообщил:
— Хорошие руки.
— Кисти узкие, пальцы длинные и сильные, ноготочки как нарисованные…
— Конечно, пальцы сильные, — согласился я. — Алена с детства на виолончели играет.
— Не бывает таких рук изящных! И баб таких прекрасных не бывает!
— Хм, — не согласился я.
Как это не бывает, если Алена постоянно передо мной мелькает?
А следствие уже шло дальше.
— Щечки персиковые, губки алые, глаза синие, будто омуты… А в тихом омуте черти водятся. Там, как в матрешке, семь бед, одна в одной, врагу уготовлено.
Я молчал. Скорее ошарашенный, чем согласный.
Тем временем Степанида Егоровна не уставала гнуть свою ломаную линию.
— И в этом равнобедренном треугольнике, милый мой, ты не гипотенуза!
Если бабушка пыталась меня запутать, то это у нее получилось.
— А что? — опешил я.— Перпендикуляр?
— Ты, Антоша, точка пересечения биссектрис. Прямо говоря, ты есть самая главная ведьма в центре тяжести треугольника. Вон сколько списанных людей оживил, меня тоже, — она перешла на ласковый тон. — Ты уж постарайся, а? Мне ведь не для баловства, мне для дела надобно.
Логические построения Степаниды Егоровны, основанные на кружевах геометрии, должны были поднять моё самомнение на высшую точку треугольника. Только что за радость от ложных гипотез и раздутых гипотенуз? С одной стороны, я никогда не скрывал свою симпатию к человеческим женщинам. Они мягки, приятны на ощупь и хорошо пахнут. С другой стороны, сейчас бабушка явно перегнула палку. Будучи стойким на панегирики, я отдавал себе отчет: в очередной чужой план меня уже вписали.
А Трубилин вдруг потерял интерес к беседе. Он отвернулся и там, как мне показалось, принялся беззвучно рыдать и всхлипывать.
— Короче, — резюмировала она, — сегодня в шесть вечера проводим следственный эксперимент.
Последняя фраза прозвучала приказом. Хочешь не хочешь, а хочешь…
— Это где? — поинтересовался я, выказывая таким образом непротивление злу насилием.
— У тебя в больничке. Аню и Алену я предупредила, вместо Хильды лягу сама. Сделаем всё так, как было у вас в тот раз.
— Там еще собачка была, — совсем уже повелся я. — Но тоже в санаторий уехала.
— Хорошо, для полноты картины бери Мальчика, — она развернула листок бумаги. — Вот текст, посмотри. Речь пойдет о наговоре в твою защиту, Антоша. Все женщины будут говорить хором.
Я посмотрел. ' Если кто заругается в твою сторону, то бог ему судья, пусть идет куда шел. А если кто вздумает злоумышлять против тебя, то пусть это зло обернется против него! Да не просто так, а вдвойне!'.
— Почему в мою защиту?
— Так проверить легко, — усмехнулась она. И доверительно сообщила: — В Аксае полная больница твоих недоброжелателей. И если сработает, они сразу поймут, чем это пахнет. Я тоже узнаю, потому как мои люди завели в этой среде парочку информаторов. Ничто так легко не продается, и не покупается так дешево, как гоблины… Читай дальше.
Перевернув листок, ничего особенного я там не обнаружил. Известные выражения, прямо именующие способ наказания того недруга, к которому обращено заклятье: «Чтоб они провалились», «Чтоб сдохли», «Чтоб их разорвало», «Чтоб им пусто было». «Выворотило им руки», «Чтоб глотку заклало». Некоторой оригинальностью отличалось выражение «Чтоб им глазья ячменем потаращило, а жопы поплющило и почирьяло».
Самым страшным выглядело финальное проклятье: «Чтоб вас перевели на бессолевую диету, отныне и вовеки веков!».
Не дождавшись комментариев, Степанида Егоровна смущенно сообщила:
— Я еще кое-чего умею говорить. Но не стала записывать, слишком долго это. Можно устно?
Примерно через минуту мы с Артемом поняли, что в искусстве ругани и оскорблений, как явных, так и закамуфлированных, существуют обычные люди и мастера. Все мы ползаем по земле, а мастера летают там, в вышине, где творят шедевры. Небесный уровень мастера уже превзошли, и теперь стремятся к звездам. И никогда нам не достичь их рейтинга, ведь для этого требуются годы упорного труда.
Глава 43
Глава сорок третья, в которой бога нет, Маркс умер, да и я неважно себя чувствую