Отдельным укором висел плакат «Смелее выдвигайте женщин на руководящую работу», оставшийся, видимо, с времен праздника Восьмого марта. А вот свеженарисованные лозунги «Мы за мир» и «Мы дружбой спаяны в кулак» — мотивировали, особенно мощный кулак.
Что касается руководящих женщин, то в скверике высился бюст Клары Цеткин, матери феминизма и автора женского праздника имени Восьмого марта. Памятник Кларе был облюбован голубями настолько, что его никто не отличил бы от памятника Розе Люксембург, если бы не соответствующая надпись на постаменте.
Следует заметить, что в прежние времена женский день отмечался 23 февраля, пока был в силе старый стиль. И когда узаконили григорианский календарь, феминистки стали отмечать свой день и 23 февраля, и 8 марта. Именно поэтому, в знак демонизации женской эмансипации, демон революции Лев Троцкий назначил мужской праздник на 23 февраля по новому стилю. Регресс нарастал, и примирить маскулистов и феминисток решился товарищ Сталин, когда ради солидарности трудящихся растянул первомайский праздник два дня. Трудящимся это понравилось, однако противоречия сохранились.
Из памяти в голову вылезли стихи Блока: «Ночь, улица, фонарь, аптека. Бессмысленный и тусклый свет…». В реалиях сегодняшних событий эти строки следовало бы читать иначе: «День, скверик, солнце, танцы. Бессмысленные крики, яркий свет»'.
Мороженое в буфете кончилось еще с утра, лимонад подвозили два раза, и его разбирали даже горячий. Пришлось Антону «доставать» из рюкзака трехлитровую банку яблочного сока, причем делать это неоднократно. Жажда оркестранток была такой силы, что бездонный рюкзак никого не озадачил. А про общественный туалет, благоухающий за чахлым сквериком, у автора путевых заметок вообще слов не хватило. Видимо, о местных достопримечательностях Антон решил писать по правилам «или правду, или ничего».
Нудное ожидание скрасили два шустрых красавчика в кавказских национальных костюмах с газырями. Мелкие наглоглазые горцы, с кинжалами на поясе и в шикарных мягких сапожках, смотрелись импозантно. Полюбоваться стройной вооруженной казачкой подходили многие, а эти двое с ходу стали клеить Сеню, предлагая станцевать вместе с ними там, где захочет. Хоть здесь, хоть в прекрасном городе Назрань.
Ухажеров совершенно не смущало, что даме в казачьем цветастом наряде они по плечо. Убалтывал красотку один, второй лишь молчаливо выглядывал из-за плеча товарища. Люлька озиралась испуганной ланью — калмыцких женихов она пока что чудом избежала, но и ингушской женой ей становиться как-то не хотелось. Впрочем, насчет прочих ухажеров Сеню одолевали похожие мрачные сомнения. В ее взгляде так и читалось: «Нафиг-нафиг!».
Оркестрантки сначала притихли, а потом оживились, потому что вперед выдвинулся Федот Сиротин. В автобусе братья не проявили себя совершенно, дрыхли как сурки. Даже скрипачек Зину и Аллу не обжали, хотя определенно обещали это сделать. На сцене им занятия тоже не нашлось, и вот теперь вдруг появилось какое-никакое развлечение.
— А давай со мной спляшешь? — лениво предложил Федот, поигрывая маракасами. Парень везде таскался с погремушками, старательно разучивая пластику движений своего образа.
А когда рядом с братом возник Кот, Сеня с удовольствием спряталась за их спинами. Склонившись над оратором, Кот прикинулся глухим:
— Чо сказал, ойся?
С именованием Кот угадал, словом «ойся» казаки называли вайнахов — чеченцев и ингушей. В папахах танцоры могли бы казаться выше, только прошли те времена, когда снимать этот символ маскулинности считалось недопустимым. Теперь многие условности позади, да и гулять в меховом головном уборе жарко. Будучи на две головы выше ухажеров, в тесной майке Кот выглядел грозным качком с картинки «Бицепсы-трицепсы, жим от груди».
— А я тебя знаю! — неожиданно воскликнул танцор. — Ты Костя Сиротин, полутяжелый вес!
— Да, — согласился Кот. — Это я.
Он не стал скромничать и страдать излишне жеманными жестами. Его, чемпиона города, давно уже не удивляли подобные выкрики поклонников.
А танцор продолжил воспоминания:
— Ты к нам в Назрань зимой приезжал. И в финале кубка Рафика Гаджиева побил!
— Да, — снова согласился Кот. — Было дело. Больше никогда не приеду.