Финальный аккорд вызвал бурю восторга. И непонятно, кому хлопали больше, танцорам или музыкантам — калмыки знают толк и в том, и в другом. Они любят воинственные гимны, транспортные эпосы, баллады о любви и просто хорошие песни. Все как у всех, в этом смысле разные народы весьма похожи.
И пока танцоры приходили в себя, Уля прочитала калмыцкую балладу про любовь.
Вымытые росой три яблока
Чем ближе к концу, тем слаще.
Сказанные тобой три слова
Не выходят из моей души.
А далее слово перешло к мускулистому монголу. Четверостишье из гимна о богатырях он выучил недостаточно, поэтому вытащил шпаргалку. Но прочитал четко, чисто по-монгольски:
Так сильно сжимала нагайку рука,
Что выступил из нагайки сок.
Из шкуры трехлетнего быка
Сердцевина ее сплетена.
Непритязательные слова произвели фурор в зрительном зале — упомянутый монгольский эпос о богатырях оказался хорошо знакомым. Зрители аплодировали так, что вскочили с мест. Момент накала страстей следовало ловить, Антон кивнул Женьке. Та палочками отстучала такт. И первый аккорд мощного вступления отбросил зрителей обратно на лавки. Дело в том, что Вова Свиридонов прибавил звукового давления, хотя казалось, что дальше некуда.
Казалось, но нет, в металлическом ключе можно еще жоще. Варвара подпрыгивала возле кубинских барабанов, Кот размашисто трудился натуральным молотобойцем, а низы бас-гитары резонировали с поджилками буквально у всей публики, включая выпивающих в буфете мужчин. Скользя между кишок, вибрация проникала в желудки независимо от того, чем их наполняли — молочной водкой или портвейном «Агдам». При этом ноги граждан самопроизвольно пускались в пляс.
Женька Иволгина отжигала по-взрослому, а между делом еще и фокусы показывала. Она научилась мастерски форсить — ловко крутить меж пальцев барабанную палочку, изображающая лопасть вертолета. Какой барабанщик без этого трюка? Кто не умеет, тому должно быть стыдно, ей богу.
Звуки виолончели и скрипок, пропущенные через хитрый темброблок, приобрели характерный для традиционных монгольских инструментов тембр — колоритную окраску моринхура и топшура. Хор тоже старался, уйдя на второй план — с этого момента к роли вокалистов приступили танцоры-казачки.
Первоисточником для музыки жесткого металла послужила народная калмыцкая песня о любовных проблемах и неудачных свиданиях. По сложившейся традиции, Анюта работала в нижнем регистре контральто, а Сеня в оперном стиле летала везде, от меццо-сопрано до колоратурного сопрано. И даже забиралась выше, в фальцет.
Вышла синяя луна,
Ночь стала светлой.
Нет моего любимого,
Стихли звуки домбры.
Моя собака рядом сидит,
Серые гуси гогочут.
Мой единственный любимый убегает вдаль.
Почему же ты так делаешь?
Кроме аплодисментов, шутливая песня вызвала хохот и свист. А это означало плотный контакт с аудиторией, который следовало укреплять.
Следующая композиция, более медленная и тягучая, призывала почитать вечное синее небо, поклоняться и лелеять мать нашу землю, белой луне шептать желания, и великому солнцу молиться с искренней верой. «Мощь синей Монголии призывая, споём припев…».
Как ранее говорила Уля Тулаева, монгольские слова для калмыков труда не составили. А лауреат конкурса, танцевальный коллектив из Улан-Батора, вдруг полез на сцену в полном женском составе. Ну а что? Песня знакомая, танец разучен. И дальше концерт так и проходил, в сопровождении монгольских танцорок. Глядя на это, в проходах тоже начали выплясывать. Конечно, после первомайской демонстрации люди пришли поддатые, и здесь еще хлебнули молочной водки. В честь праздника солидарности трудящихся такое можно, почти не грех, только не в этом дело. Дело в том, что концерт удался. И совершенно не жаль, что часть репертуара до зрителей не дошла.
Худсовета сегодня не было, и слава богу. Но не поэтому, а по причине постоянных повторов на «бис» зрители не услышали обязательных хитов этого времени: «Не надо печалиться, вся жизнь впереди», «Не плач, девчонка», а также «Увезу тебя я в тундру». Ну и, конечно же, не было плясовой разухабистого Хиля «Потолок ледяной, дверь скрипучая».
Мало кто знает, что основой для песни Хиля послужила стихи испанского поэта Хавьера Линареса. Свой страх перед русской зимой этот военнопленный из «голубого легиона» выразил со вселенским ужасом. Испанский подстрочник выглядит так: