— И что?
— Висок отвечает за те ощущения, которые мы переживаем не первый раз. Предполагая, что всё это уже было, человек склонен считать эти ощущения ложными.
— А это не так?
— Есть мнение, что слишком просто называть ощущение ложных воспоминаний следствием нарушений работы памяти. Мол, система хранения воспоминаний глючит, что заставляет мозг путать настоящее с прошлым. А если это столкновение двух параллельных действительностей?
— Ни фига себе, — пробормотала Антон. — Глубоко копаешь… И что?
— И сейчас ты не знаешь, что будет дальше.
— А дальше что-то будет?
— Обязательно, — мысленно кивнул я. — Дежавю возникает не само по себе, его провоцируют путешествия.
— Всегда считал, что путешествия развивают ум.
— Конечно, — согласился я. — Если он есть.
— И что делать?
— Отделаться от дежавю помогает алкоголь. В сочетании с веселой вечеринкой достигается нужный эффект.
— Но я не пью! — возмутился Антон. — Тем более с утра.
— Твои проблемы. Вообще-то алкоголь помогает снять стресс.
— И стресса у меня нет! Просто я слегка взволнован.
— Ну, тогда вместо стресса можно снять трусики с секретарши декана, а потом избавить ее от лифчика и множества проблем.
— Дед, хватит прикалываться!
— Ладно. Аристотель утверждал, что время — это движение. И если мы живем между предыдущим и последующим, значит существует грань между «тем, что было» и «тем, что будет». Верно?
— Ну да.
— Это «теперь», в котором мы существуем, в параллельной реальности может быть «предыдущим», а может быть «последующим».
— Послушай, к чему ты клонишь?
— Ни к чему, — пожал плечами я. — Общие рассуждения. В данном случае пойми: дежавю — это взгляд из прошлого, а ты говоришь о нырке в будущее.
Антон оживился:
— Хочешь зачитать мне пророчество?
— Я ничего не предлагаю, потому что не пророк. А для начала хочу разобраться.
Однако разбираться начал декан, причем прямо с ходу, едва войдя в приемную ректора.
— Ваш оркестр, Бережной, это как прыщ на теле института, — укоризненно заметил он, обернувшись. — Маленький, но постоянно зудит. Скажи, зачем вы написали в обком это дурацкое письмо? Нельзя было просто прийти ко мне?
— Вот так, Дед, — с горьким весельем отреагировал Антон. — Когда хвалят, то это «наш оркестр». А как проблемы — так сразу он «ваш».
— А ты как хотел? Побеждает тренер, проигрывает команда.
Сами вопросы были риторические, поэтому вслух Антон промолчал. История не знает сослагательного наклонения, и кулаками после драки не машут. Однако вместо парня на вопросы взялся отвечать парторг. Эта тема, видимо, ему тоже не давала покоя.
— Комсомол — боевой резерв партии! А ты? Можно же было в узком кругу, не вынося сор из избы?
Ага, нашелся узкий джентльмен…
Переговоры не мешали декану двигаться вперед. И у самых начальственных дверей, что не меньше ворот, отряд рысаков осадила секретарша ректора.
— Присядьте, товарищи, — она не повышала голос и не бросалась грудью на амбразуру, но ее услышали. — Идет совещание, вас вызовут.
— Интересно живут люди в музпеде, — подумал я. — Шекспировские страсти кипят тут с раннего утра. И кто же там внутри?
Ждать пришлось недолго. Не успел парторг открыть рот для очередной тирады, как распахнулись монументальные двери, и на свободу потянулись понурые студентки-старшекурсницы. Вытянутые лица сигнализировали о порке, то есть комсомольскому активу досталось по орехам. И поделом! Ибо нечего наших лучших оркестранток из славных рядов выгонять, нарушая свои же правила.
И сразу секретарша вызвала парторга:
— Товарищ Косач. Прошу вас, Яков Моисеевич.
Растеряв весь гонор, тот шагнул внутрь. Быстренько, чтобы не пугать народ криками, секретарша притворила на ним дверь. Минут через двадцать позвали декана с преподавателями. Наконец, настала очередь Антона. За столом для совещаний оказалось много известных людей, вроде проректора Гузия, руководителя оркестра товарища Иванова, председателя профкома Хромовой, и нескольких неизвестных важных товарищей, от которых издалека перло властностью.
Процессами руководила упитанная дама в белой шелковой блузке и черной юбке ниже колена. Ее лидерство было понятно с первого взгляда — собрание сидело, а она прохаживалась возле концертного рояля. Подобный прогулочный стиль ведения совещаний предпочитал товарищ Сталин, только в руках женщины не наблюдалось трубки. Зато внутри нее четко виднелся стержень из стали.
Глава 54
Глава пятьдесят четвертая, в которой по мне откроется огонь, я твой билет в один конец
Об ответственных женщинах на важной работе так и говорят: «Всё лежит не ее плечах». Попытки решить множество проблем плющат эти плечи непосильной ношей, ноша приводит к усталости. И все свои переживания ответственная женщина тянет за собой, даже те, которые давно следовало забыть и отбросить. Груз прошлого давит и, чтобы нагрузка не ощущалась столь остро, организм начинает прятаться за толстым слоем жира.
Природа одарила ее щедро. Тут были помидорные щеки, крупный нос, немалые глаза и мощные брови на зависть Брежневу. Что касается фигуры, то в талию оратора смогли бы уместиться два Леонида Ильича, а нехилая Нонна Мордюкова на ее фоне выглядела бы милой девочкой. Глядя на прическу «взрыв гнезда вороны», так и хотелось назвать ее сестрой председателя профкома Хромовую. Старшей сестрой, конечно же, но тем не менее. В общем, заметная женщина.
На робкое приветствие Антона она ответила кивком. Сесть не предложила. Вместо этого, обернувшись к собранию, выдала неожиданную фразу:
— Товарищи, я думаю, в целом всё ясно? Спасибо.
Народ такого хода не понял, никто сам не встал. Пришлось даме продолжать спич в рамках правила «спасибо, гости дорогие, что пришли»:
— В обкоме партии мы всё обдумаем, и примем взвешенное решение, — припечатала она. — У кого-то есть вопросы, предложения? Раз вопросов нет, все свободны.
Если бы дама была Лениным, то рукой указала бы верное направление. Но она была женщиной, поэтому поступила по-своему:
— А вас, Бережной, я попрошу остаться.
Помнится, в романе Юлиана Семенова оригинальная фраза звучала так: «Штирлиц, я вас задержу ещё на минуту». А фильм с Броневым пока только в процессе, где позже и появится знаменитое «Штирлиц, а вас я попрошу остаться». Поэтому оценить момент сумел только я, да и улыбнулся-то лишь мысленно.
Ошарашенный народ потянулся на выход, один товарищ Иванов никуда не спешил. С задумчивым видом он что-то черкал в блокноте.
— Владислав Саныч, вас я тоже не задерживаю, — властно бросила стальная женщина.
Иванов, битый волк, не стушевался.
— Да, конечно, благодарю вас. Но Антон Бережной — мой подопечный, — так же веско ответил он.
О жалобе в обком товарищ Иванов узнал первым, скрывать от него скандальный факт было бы глупо. Худой мир лучше доброй ссоры, ведь во внутреннюю кухню оркестра новый руководитель не лез. Свои порядки не устанавливал, и ко всей этой заварухе отнесся флегматично.
Честно говоря, вполне логичное поведение, когда всё давно решено в Москве. А кого ему здесь бояться, если за спиной стоит вся машина КГБ? Тем не менее, я тогда его даже зауважал: люди, с ходу разделяющие проблемы на важные и мелкие, встречаются редко.
— Это мой оркестр, — пряча блокнот, добавил в голос льда Иванов. Он сжал кулаки и слегка набычился. — Я вправе знать, что здесь происходит. Тем более что Бережной — моя правая рука.
— Я знаю, — согласилась женщина. И ласково улыбнулась, выставив перед собой ладони: — Владислав Саныч, прошу вас, у меня всего пара вопросов тет-а-тет.
— Хм…
— Не съем я его, честное слово, — притопнула она туфелькой. — Обождите в приемной.
Не помню, бывают ли женщины борцы сумо. Так вышло, что я плохо разбираюсь в японских видах спорта. Знаю только, что перед боем борцы сумо поднимают руки, чтобы продемонстрировать отсутствие оружия. И еще они сильно топают, чтобы раздавить прокравшихся злых духов. После чего сумоисты выпивают по чашечке саке, именуемой «водой силы», и только потом приступают к схватке.