Триумф Запада, западной идеи очевиден прежде всего потому, что у либерализма не осталось никаких жизнеспособных альтернатив. В последнее десятилетие изменилась интеллектуальная атмосфера крупнейших коммунистических стран, в них начались важные реформы. Этот феномен выходит за рамки высокой политики, его можно наблюдать в широком распространении западной потребительской культуры, в самых разнообразных ее видах: это крестьянские рынки и цветные телевизоры — в нынешнем Китае вездесущие; открытые в прошлом году в Москве кооперативные рестораны и магазины одежды; переложенный на японский лад Бетховен в токийских лавках; рок-музыка, которой с равным удовольствием внимают в Праге, Рангуне и Тегеране.
То, чему мы, вероятно, свидетели, — не просто конец „холодной войны“ или очередного периода послевоенной истории, но конец истории, как таковой, завершение идеологической эволюции человечества и универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления. Это не означает, что в дальнейшем никаких событий происходить не будет и страницы ежегодных обзоров „Форин Афферс“ по международным отношениям будут пустовать, — ведь либерализм победил пока только в сфере идей, сознания; в реальном, материальном мире до победы еще далеко. Однако имеются серьезные основания считать, что именно этот, идеальный мир и определит в конечном счете мир материальный».
Указанная цитата представляет собой систему сознательных подтасовок. Мы намерены привести их в той последовательности, в которой они осуществлены Фукуямой.
Первое. Либерализм сам по себе не боролся с остатками абсолютизма, а использовал противоречия между носителями абсолютизма, с тем чтобы они могли в борьбе друг с другом уничтожить себя и расчистить поле для либерализма. Если это было объективно предопределено конфликтами между носителями абсолютизма (Россией, с одной стороны, Австро-Венгрией и Германией — с другой), то речь идет о стихийном историческом катаклизме — первой мировой войне, разрядившей смертельным для этих стран образом существующие противоречия. Но если мы имеем дело с сознательной борьбой на этом этапе либерализма с абсолютизмом (при том, что Россия была членом либеральной Антанты), то речь идет о преднамеренном виртуозном стравливании двух сверхдержав как о предпосылке победы либерализма над абсолютизмом.
Иначе говоря, — об исторической ответственности либерализма за развязывание первой мировой войны и за все ее последствия.
Второе. К этим последствиям относятся победы большевизма в России и фашизма в Германии. Если либерализм развязал войну, то он ответствен и за возникновение этих двух политических монстров, с которыми вынужден был якобы бороться. И если в России красный террор непосредственно перешел в тоталитарный режим, то в Германии фашизм стимулировался всеми средствами.
Так боролся либерализм или порождал своих противников, стравливая затем их друг с другом?
Третье. Один из этих противников — немецкий фашизм — раздавил либеральные режимы Европы с легкостью, после которой как-то неприлично воспевать успехи либерализма в XX веке. Спасение пришло от большевиков. Это подтверждено всеми политиками Запада, уже видевшими себя вздернутыми на дыбу эсэсовцами бесноватого фюрера и неспособными сразу после такого шока отрицать достоинства своих «спасителей».
Четвертое. Что такое новейший марксизм, с которым боролись либералы? И чьими руками они с ним боролись? Если руками Суслова и его приспешников, уничтожавших прежде всего то, что рождалось в пределах марксизма нового и продуктивного, то они должны признаться, что давно находились в союзе с советскими псевдоортодоксами. Если же речь идет о том, что официальная доктрина 70-80-х годов была новейшим марксизмом, то это — грубая ложь.
Иначе говоря, что есть уничтожение марксистов в СССР на протяжении 70-80-х годов? Либо — действия самих ортодоксов, и тогда никто из либералов просто не мог столкнуться с новейшим марксизмом, удушенным в зародыше, либо — это действия пятой колонны либералов в СССР. Но тогда борьба с марксизмом в СССР велась с помощью сомнительных методов.
Пятое. Достаточно ли цветных телевизоров в Китае, коммерческих лавок в голодной Москве, перекладывания на японский лад Бетховена и любви к рок-музыке от Праги до Тегерана, для того чтобы говорить о торжестве либеральных ценностей? Не происходит ли при этом грубой подмены понятий, прежде всего таких, как «цивилизация» и «культура»?
Эта, еще Шпенглером рассмотренная, оппозиция сегодня, как никогда, остро предстает перед человечеством.
Прежде всего, если с самых общих позиций подходить к термину «человеческая цивилизация», рассматривать его с позиций инопланетянина, то речь идет о псевдопонятии, об эклектике, о смешении понятий «цивилизация» и «общий интерес». Группа экзистенционально важных интересов оформлена. Осознан факт, что выживание человечества зависит от его способностей решить глобальные проблемы, созданные, кстати сказать, меньшинством человечества, которое теперь и решать-то их хотело бы за счет остальных.
Но общий страх, даже если тебя запугивают с использованием всего арсенала западных средств, — еще не есть единство. Нет и не может быть единства, построенного на страхе, единства пугающих и запугиваемых народов.
Далее, цивилизация и раньше была всеобщей. Культура же вырастала и вырастает из уникальности. Опыт последнего пятилетия с особой убедительностью показал, что даже в отсутствие разного рода «железных занавесов», невзирая на экономические связи, вопреки информационному сближению отдельных частей планеты и даже в преодолении безусловной притягательности для огромных масс населения американского и западноевропейского образов жизни — идет борьба за свою идентичность, за свои специфические черты. И прежде всего — это борьба между Востоком и Западом. Не только Россия и Украина, но даже страны, наиболее близкие к Центральной Европе, ведут борьбу за право быть самими собой. И не надо упрощений, не надо подмены понятий. Западные джинсы и рестораны «Макдональдс» способны найти потребителя во всех регионах мира. Но это не меняет самобытности уклада, культурно-исторического своеобразия стран и народов. Этого не меняют и более глубокие заимствования. Даже способность русских дворян говорить по-французски, как на родном языке. Разве это что-то изменило? А процессы в Восточной Германии? И не надо уповать на то, что новые условия жизни все сынтегрируют. Почему же тогда не сынтегрированы Юг и Север Италии? Англия и Ирландия? Так что предстоит еще многое осмыслить, прежде чем ликовать по поводу либеральной победы.
Шестое. Самое трагикомичное — это читать об этой победе сегодня, когда в центре Европы носят ожерелья из отрубленных пальцев младенцев, отрубают головы детям, выкалывают глаза, отрезают уши, производят обряды, адресующие к доисторической древности.
Крах коммунизма обернулся таким ренессансом фашистской идеологии и практики, который оставил далеко за бортом эпоху «третьего рейха». И это только начало. Два года назад мы предсказывали такой разворот событий во всем мире, не только в СССР. Мы констатировали крах объединенной Европы по модели Тэтчер, то есть крах идеальной идеи англосаксонского либерализма. Но даже мы не предполагали тогда, что все произойдет так страшно и быстро.
И кто теперь смеет говорить о «торговле страхом»? После всего, что произошло.
Седьмое. Очевиден политический смысл разговора о ценностях, и этот смысл впервые оговорен в работе Фрэнсиса Фукуямы, которая интересна прежде всего своей амбивалентностью и многоуровневым характером сделанных в ней заявлений — Фукуяма вводит вслед за общечеловеческими ценностями понятие «общечеловеческое государство», ссылаясь при этом на Кожева. Сама эта ссылка (кстати, абсолютно не обязательная с прагматической точки зрения) крайне важна для понимания сути вбрасываемой Фуку ямой концепции. Фукуяма приводит прямой перевод кожевского термина «universal homogenous state» — универсальное гомогенетическое государство, — указывающего на прямой переход от идеи общечеловеческих ценностей к «новому мировому порядку» — весьма определенного типа. И наконец, окончательно вырисовывается логика построения этого нового порядка.