– Сказитель, тогда если я во что-то не верю, значит, это не может быть правдой?
Сказитель поднял брови и выдал ему очередную пословицу:
– Не внемлют истине, покуда не поверят.
Элвин был по горло сыт всякими присказками:
– Ты хоть раз можешь ответить напрямик?!
– Пословица есть истина в чистом виде, парень. И я не стану искажать ее смысл в угоду запутавшемуся уму.
– В том, что я запутался, виноват прежде всего ты. Вещаешь тут о всяких кирпичах, которые превращаются в пыль еще до того, как стена построена…
– Ты не поверил.
– Может, и поверил. Если я, к примеру, сяду плести из травы на этом лугу травяные корзиночки, то не успею добраться до края, как трава вся высохнет. А если попробую вырубить все деревья отсюда и до реки Нойс, построив из них амбары, бревна давно сгниют, прежде чем я срублю последнее. Не много домов понастроишь, если бревна – труха.
– Я как раз собирался сказать, что нельзя построить вечного, взяв за основу преходящее. Это закон. Но то, как ты его выразил, – присловие. «Не много домов понастроишь, если бревна – труха».
– Так я придумал пословицу?
– Да, и когда мы вернемся домой, я занесу ее к себе в книгу.
– В ту часть, что закрыта на замочек? – спросил Элвин.
Вопрос уже слетел с языка, когда он вспомнил, что книгу он видел, подглядывая в щелку в полу за Сказителем, скрипящим пером при тусклом свете свечи.
Сказитель бросил на него внимательный взгляд:
– Надеюсь, ты не пытался распечатать ее?
Элвин даже обиделся. Может, он и подсматривал, но лазать по чужим вещам…
– Сразу можно понять, если закрыто на замок, значит, нельзя лезть. А если ты считаешь, что я сую нос повсюду, ты мне не друг. Меня не интересуют твои тайны.
– Мои тайны? – расхохотался Сказитель. – Я закрыл ту часть, потому что записываю туда собственные мысли и сочинения. Просто затем, чтобы туда никто ничего не писал.
– А на других страницах писать можно?
– Можно.
– И что туда пишут? Можно я там что-нибудь напишу?
– Люди обычно записывают туда всего одно предложение, которое рассказывает о самом важном событии, случившемся в их жизни. Может, они видели что-нибудь очень важное. Этого обычно хватает, чтобы я вспомнил рассказанную мне когда-то историю. Поэтому, придя в другой город, в другой дом, я могу открыть книгу, прочесть написанную там фразу и рассказать историю.
У Элвина аж дух захватило. А может?.. Ведь Сказитель сам говорил, что жил вместе с Беном Франклином!
– А Бен Франклин написал что-нибудь в твоей книге?
– Самая первая фраза в ней написана его рукой.
– И он рассказал о самом важном событии, случившемся с ним?
– Именно так.
– И что ж там написано?
Сказитель отряхнул штаны:
– Пойдем-ка в дом, приятель, и я покажу тебе. А по пути расскажу одну историю, которая растолкует тебе смысл написанного.
Элвин подпрыгнул, как пружинка, вцепился страннику в тяжелый рукав и чуть ли не поволок его по тропинке обратно к дому.
– Так пойдем же быстрее!
Элвин понятия не имел, то ли Сказитель решил вообще не идти в церковь, то ли начисто забыл, где им нужно сейчас находиться, – как бы то ни было, подобный исход Элвина вполне устраивал. Воскресный денек, в который не нужно идти в церковь, вовсе не так уж плох и стоит того, чтобы жить. А если прибавить к этому истории Сказителя и целое предложение, занесенное в книгу рукой самого Творца Бена, то вообще получается идеально прожитый день.
– Не спеши ты так, парень. Не волнуйся, умирать я пока не собираюсь, да и ты вроде тоже, а для рассказа потребуется время.
– Франклин написал о собственном творении? – спросил Элвин. – О самом важном творении в его жизни?
– Где-то так.
– Я знал, я знал! Это очки с двумя линзами? Или плита?
– Люди все время твердили ему: «Бен, ты истинный Творец». Только он всегда отрицал это. Как не соглашался с теми, кто называл его волшебником. «Не умею я пользоваться всякими скрытыми силами, – говаривал он. – Я просто беру отдельные части и складываю их так, как никто до меня не складывал. Я не первый изобрел плиту. И очки существовали задолго до того, как я сделал свою первую пару. На самом деле я ничего в своей жизни не сотворил, как это пристало настоящему Творцу. Я принес вам очки с двумя стеклами, а Творец подарил бы новые глаза».
– Он действительно считал, будто ничего в своей жизни не сделал?
– Однажды я задал ему такой же вопрос. В тот самый день, когда начал писать свою книгу. Я спросил его: «Бен, какое твое самое важное творение в жизни?» Он начал было отнекиваться, мол, не было ничего такого, но тогда я сказал ему: «Бен, да ты сам не веришь в это, как не верю я». И он ответил: «Билл, ты видишь меня насквозь. Действительно, кое-что я сделал, и это самое важное мое творение, самое важное творение, что я когда-либо видел».
Сказитель замолк, шаркая вниз по склону и разбрасывая шепчущие под ногами сухие листья.
– Ну, не тяни, что же это?
– А ты не хочешь подождать? Придешь домой да сам прочтешь.
Элвин страшно разозлился, он сам не понимал, насколько рассердился.
– Терпеть не могу, когда знают и не говорят!
– Эй-эй, не надо так злиться, парень. Скажу я тебе, куда ж денусь. Вот что он написал: «За свою жизнь я создал только одно – американцев».
– Чушь какая. Американцы сами рождаются.
– Да нет, Элвин, ошибаешься. Рождаются дети. Как в Англии, так и в Америке. Появиться на свет не означает стать американцем.
Элвин секунду поразмыслил над этим.
– Чтобы быть американцем, нужно родиться в Америке.
– Ну, в чем-то ты прав. Но пятьдесят лет тому назад ребенка, родившегося в Филадельфии, не называли американцем. Он был пенсильванцем. А тот, кто рождался в Нью-Амстердаме, звался бриджем, тот, кто в Бостоне,
– янки. В Чарльстоне на свет появлялись якобинцы, роялисты и прочие им подобные.
– Дети как рождались, так и рождаются, – пожал плечами Элвин.
– Все правильно, но теперь они немного другие. Все эти прозвища, как посчитал старик Бен, разделяют нас на виргинцев, оранжцев, родосцев, на белых, черных и краснокожих, на квакеров, папистов, пуритан и просвитериан, на голландцев, шведов, французов и англичан. Старик Бен подметил, что виргинец никогда не доверится человеку из Неттикута, а белый – краснокожему. Потому что они различны. И он сказал себе: «Столько всевозможных названий нас разделяет, почему бы не найти хотя б одно, которое будет связывать?» Он долго перебирал всевозможные слова, которые использовались тогда. Колонисты, к примеру. Но, назвавшись колонистами, мы бы постоянно вспоминали о Европе, да и, кроме того, краснокожие никакие ведь не колонисты! Как и чернокожие, которые прибыли в эту страну рабами. Оценил проблему?
– Он хотел, чтобы мы все назывались одинаково, – кивнул Элвин.
– Именно. У нас была всего одна общая черта. Все мы жили на одном и том же континенте. В Северной Америке. Вот он и придумал назвать нас североамериканцами. Но это слишком длинно. Так что остались просто…
– Американцы.
– Это имя одновременно принадлежит рыбаку, живущему на иссеченном побережье Западной Англии, и барону, правящему рабовладельческим хозяйством в южно-восточной части Драйдена. Им может назваться как вождь могавков из Ирраквы, так и торговец-бридж из Нью-Амстердама. Старик Бен знал, что, как только люди начнут называть себя американцами, мы станем единой нацией. Не осколками усталых европейских держав, а единой нацией, поселившейся на новых землях. Поэтому он стал прибегать к помощи этого слова во всех своих статьях. «Альманах простака Ричарда» постоянно твердил: американцы то, американцы это. Кроме того, старик Бен принялся рассылать по всей стране письма, убеждая, что конфликт о наследовании земель есть проблема, которую американцы должны решать вместе. Европейцы никогда не поймут, что нужно американцам, чтобы выжить. Почему тогда американцы должны погибать в европейских войнах? Почему наши родные суды должны решать дела жителей Америки, руководствуясь законами Европы? Спустя пять лет каждый поселенец от Новой Англии до Якобии хотя бы отчасти, но считал себя американцем.