Дом номер двадцать. Двадцать седьмой на противоположной стороне. Снова четные номера. Вернулся: двадцать девятый, тридцать первый, тридцать третий…
Толпа схлынула. Витрины. Асфальт. Мгновение, когда шумный квартал становится вдруг пустынным.
И только далеко из-за угла вылетел мальчишка на роллере.
Вверху над головой — черный квадрат вспыхнувшего было и погасшего окна.
Вскоре Анатолий снова встретил ее. Неспокойная, невесомая, перекати-поле, подхваченное ветром. Задержалась у витрины ювелирного магазина, привлекла пестрота, а может, ждала кого-нибудь. Взгляд Анатолия невольно скользнул по ее руке — старенькие часы, вышедшие из моды, прихвачены позолоченным браслетом, позолота потускнела, стерлась — повседневная, привычная вещь. Щурясь девушка разглядывала безделушки, рассыпанные на прозрачных плоскостях витрины.
— Любуетесь? — вырвалось у Саранцева. — Любуетесь камнями?
Она тряхнула гладко расчесанными, откинутыми на плечи прядями.
— Это все синтетика. Гордость науки и техники.
— Вы разбираетесь в камнях?
— Мой дед был гранильщиком самоцветов, — она вскинула голову, глянула на Саранцева свысока; потом вдруг доверчиво, как давнему знакомому, бросила: — Вы тоже любите камни?
Она украдкой присматривалась к Анатолию, словно пытаясь что-то разгадать. Его пристальность встревожила ее, она порывалась уйти и оставалась. Пыталась скрыть свою растерянность напускной словоохотливостью.
— У нас, ну в нашем крае, совершенно потрясающие камни…
Анатолия покоробило это «совершенно потрясающие»; она заметила, потупилась. И снова неспокойный рывок — уйти! И осталась.
— …У нас находили топазы, хризолиты. И подлинные алмазы. Да, алмазы. Еще задолго до открытия якутских трубок.
Ее стремление что-то узнать, понять Анатолия становились приметным, она это сознавала и ничего не могла поделать с собой.
— …Я видела однажды такой камень. Еще девчонкой. До сих пор помню его, каждый лучик. Прославленный алмаз, ограненный двойной розой. Северная роза, слыхали о такой? Гранильщики называли его Северной розой, а я бы назвала Северным сиянием. Три цепочки расхожих граней сводились вершиной коронки. Удивительный камень!.. — Она чуть было не повторила: «совершенно потрясающий». — Его спрятали в шкаф. За стекло. Заперли семью замками. И показывали только по торжественным дням. Водили гуськом, указывали указкой. Лежал за стеклом всехний и ничей. Любуйся и не смей прикоснуться.
— Разве красота непременно должна кому-то принадлежать?
— А разве у вас никогда не являлось желание обладать? Владеть? Чтобы всегда с вами, всегда видеть, ощущать, наслаждаться? Есть у нас желания или нет?
— Все есть: желания, потребность, алчность, ненасытность. В мире всего достаточно.
— Нет, вы ответьте! Нет, не отвечайте. Я знаю, что вы скажете. Но вы посмотрите сюда. Посмотрите на витрину. Взгляните, сколько разноцветного товара выброшено на прибавок. Зачем? Зачем, скажите! Что же вы молчите? Боитесь повторить общеизвестное? Ну, хорошо, я сама скажу: каждой желательно иметь свое, у себя, а не где-то за стеклом…
Анатолий хотел повторить что-то о «всехней красоте», но промолчал, рассматривая безделушки, рассыпанные на витрине.
А когда поднял голову — девушка скрылась в толпе.
Седьмой урок
(Страницы из дневника Марины Боса)
На большой перемене я слышала, как мои новые подружки шушукались:
— Что она за птичка, эта Марина Боса?
— Говорят, вокруг Европы путешествовала.
— Похоже. Обратили внимание — туфельки. А чулки какие!
— А платочек видели, с обезьянами? В школу в нем не показывается. Но я случайно встретила на улице.
— Девочки, после уроков непременно пойдем провожать Марину Боса. Надо освоить новенькую.
Новенькая — это я. Перевелась сюда в конце первой четверти. Дядя Григорий тяжело заболел, все стало как-то по-иному, все трудно, неспокойно в семье, и тетя Клара сказала, что мне лучше вернуться домой, к старикам.
— Он скоро поправится, — говорила мне на вокзале тетя Клара, — я верю… Очень, очень верю… И тогда к Первомаю…
Так и живу теперь в ожидании Первомая. Здесь, в школе, я все еще новенькая; ребята давно сдружились, разбились на группы и команды, на дворовые орбиты. Класс жил, конечно, общешкольной жизнью, и я легко вошла в это общешкольное, как всегда бывало, в лагерях, экскурсиях, в летних поездках к морю — в поезде и на пароходе, на пляже и в горах, в палаточных городках и гостиницах, всюду сразу находились друзья. Но все же у ребят было что-то свое, устоявшееся за долгие годы совместной учебы, и я это сразу почувствовала.