— Мы все какие-то неприкаянные, точно после бомбежки разбросанные. Укрываемся от непогоды капроновыми крылышками, а сердечко под капроном ноет и болит…
В школе после уроков подошел Олег Корабельный:
— Пойдем в музей?
— У меня сегодня не музейный день.
— Но ты сама предлагала…
— А ты не пошел, когда я предлагала.
— Но я же не мог! Меня ждали дома. А сегодня я сказал маме…
— Сказал маме!
— Да, я предупредил ее, что мы пойдем в музей и чтобы она не волновалась.
— Ой, как это хорошо с твоей стороны, какой ты хороший мальчик!
Я отступила на шаг и принялась разглядывать его, как будто никогда раньше не видела:
— Ну, расскажи, пожалуйста, расскажи, что ты говорил своей мамочке?
— Что, что… Обыкновенно говорил…
— Нет, ты расскажи. Это очень интересно, Олежка. Наверно, так говорил: «Мамочка, дорогая, золотая моя мамулечка, разреши мне немного погулять с одной очень красивой девочкой!»
— Зачем ты так!..
— Что, неприятно слушать? Неприятно, да? Плохая, злая, испорченная?
Я понимала, что поступаю дурно, напрасно обижаю мальчишку, но ничего не могла поделать с собой.
— Плохая, да? Плохая? От ребят скрываюсь, обманываю. Живу в глухом углу. Скрытная. А ты не ходи с плохой. Не ходи в глухие углы. Обойди. Обойди нашу хату за сто верст. У нас знаешь, какие живут? Ночью встретишь, ножки затрясутся!
— Ну, зачем ты так? Зачем? — он вдруг умолк, потупился, потом отвернулся и кинулся прочь.
Мери Жемчужная ждала его на площадке.
Снова возвращалась одна, ушла поскорей из школы.
И домой не хотелось. Дед уставится, как сыч, сквозь стены все видит; баба начнет причитать, вчерашним борщом и кашей кормить.
Заглянула к Тасе в кафе. Портфель под стойку, копейки на стойку: Тася требует, чтобы я у всех на глазах за кофе расплачивалась — честно, до копеечки. Сахара лишнего не прибавит. Тасенька наша в кафе новенькая, недавно перевели в буфет подсменной, желает, чтобы все чисто, по-комсомольскому. Долго ли продержится на честных копеечках? Дорожит своей работой — буфетчица, хоть не министр, а все же не подавать-принимать за каждым столиком.
Кафе собираются сделать молодежным, студенческим, изгоняют алкоголь и чаевые. Готовятся к ремонту, будут расписывать плафоны и панно в новом стиле под древнюю пещеру.
Тася приняла от меня деньги и точно выдала, за что уплачено.
За столиком у окна заводские ребята дожевывали пирожки с капустой. Мясные привезли вчерашние, и Тася их не приняла. Старший из ребят — Валерка — дружит с моим братом. Валерка высокий, строгий, как часовой на границе. Он всегда почтительно раскланивается со мной, точно на выпускном вечере:
— Как ваше учение?
И, пожелав успеха, направляется к своим дружкам. У них за столиком вечно громкий разговор: подшипники, рекорды, моторы, когда и с кем играет «Динамо». Джаз приехал, театр приехал. И снова подшипники и шестеренки. Каждую новую модель машины обсудят, разберут по деталям.
Зашел Виктор Ковальчик, по-приятельски кивнул мне, отозвал Тасю в сторону, долетели обрывки разговора:
— Зачем позволяешь ей торчать в ресторане?
— Хоть на глазах.
— Тогда давай откроем заведение для малолетних. С детскими буги-вуги.
— Они не станут танцевать устаревшие танцы.
Тася вернулась за стойку буфета и занялась посетителями.
Почему Виктор говорит ей «ты»?
Он всем говорит «ты»?
Или только всем продавщицам?
Не люблю оставаться одна, раньше так не было…
Случилось это еще до болезни дяди Григория. Ушла из школы тайком, никому из ребят не сказала. На углу ждали девчонки, случайные знакомые: попросили взять билеты в киношку, сидели в одном ряду, вместе переживали кинодраму. Потом танцплощадка, вечеринка.
А через несколько дней меня из-за этих девчонок вызывали и допрашивали. И если бы не выручили свидетели, девчата с фабрики, слышавшие наш разговор…
Ни о чем не хочу вспоминать. И все время вспоминается праздничный школьный вечер, освещенные окна большого зала, музыка, песни. И еще почему-то скользящие ступени школьной лестницы.
Девушка из тридцать третьего
Тася, обслужив посетителей, вернулась к Виктору:
— О моей сестренке беспокоишься? Заботливый! Все вы заботливые, пока безответственный разговор.
Она украдкой оглянулась на Марину:
— А ты скажи, как быть с девчонкой. Неплохая, неглупая, во всем лучше нас разбирается, хоть в театре, хоть в музыке. А так, чтобы своими руками — ни шить, ни варить, ни в дуду дудеть. Школу едва вытягивает. Может, в техникум?