И еще одно успокаивает меня: музыка. Это я открыл для себя лишь вчера. Я довольно часто слушал одну из программ, но делал это лишь в тех случаях, когда чувствовал, что у меня сдают нервы. И обычно спустя несколько минут выключал. Вчера же вечером, полагая, что я сплю, Икс-107 долго слушал классическую музыку. Я лежал на койке с закрытыми глазами и тоже слушал. Вскоре я погрузился в какое-то сладостно-дремотное состояние, все. во мне как бы замерло, кроме слуха. Ничего не существовало вокруг — только музыка.
Сегодня я опять слушал ее, и мне было любопытно узнать, повторится ли вчерашний эффект. Повторился.
И вот я думаю: а не наркотик ли это? Если да, то он безвреден в отличие от тех тайных помыслов, которые влекут меня на поверхность. Музыка — это успокоительное средство без побочных эффектов. Вот все, что я могу сказать о ней на сегодняшний день. Запомним это. У музыкальной «токсикомании» есть еще одно преимущество: источник всегда под рукой и, кажется, он неисчерпаем. На сколько хватит этих записей? Здесь есть любители, которые слушают музыку с первого дня, постоянно. Они утверждают, что в обеих программах еще не было ни одного повтора.
3 апреля.
Такие дела. Только вчера я рассуждал о неисчерпаемости музыкальных программ, и вот сегодня за обедом, кто-то заявил, что музыка первого дня повторилась. Его поддержали другие знатоки: «Героическую симфонию» Бетховена они уже слушали 21 марта. То же самое сказали и любители леткой музыки, хотя не могли точно вспомнить, какой именно шлягер передавали сегодня снова.
Итак, записей хватает на двенадцать дней. Неплохо, конечно, и в то же время грустно. Узнав об этой цикличности, никто из сидящих за столом не скрывал своего огорчения. Должен признаться, мне опять стало тяжело на душе. Сам не знаю почему.
Раньше музыка меня не очень привлекала. Мне нравилось несколько классических произведений, остальные оставляли меня равнодушным либо потому, что были вообще новыми, либо новыми для меня. То, что я слушал до сегодняшнего дня, мне нравилось, так что лично для меня двенадцатидневный запас — более чем достаточно.
Тем не менее то, что наша программа ограничена, опечалило меня. Думаю, что если бы она оказалась более длительной, результат был бы таким же. Пусть программа длилась бы месяцы или даже годы, мне все равно было бы грустно сознавать, что рано или поздно она начнет повторяться. Одним словом, разочаровывал не объем записей, а сам факт, что он ограничен.
Мне хотелось, чтобы на седьмом уровне хоть что-то было бы безгранично. На мой взгляд, человек испытывает тягу к долговечным или вечным вещам, поскольку сам он смертен. Думаю, поэтому люди любят свежий воздух: его бесконечно много, по крайней мере, там, наверху. Поэтому мы жадно глядим в морскую даль, зная, что она простирается и за горизонтом. Наверное, поэтому человек преодолевает водные пустыни и открывает новые берета.
У нас же, на седьмом уровне, все конечно, ограниченно и узко. Пространство здесь в большой цене, и тесные комнатушки обозначают границы нашего существования. Меню также ограниченно. Возможности выбора друзей — тоже. И наконец даже запасы энергии не безграничны: если даже атомный реактор и будет работать, как утверждают, тысячу лет, это все-таки не бесконечность.
И лишь магнитофонные записи казались нам бесконечно длинными, огромными, как океаны и небеса, ожидающие путешественников, или как необъятные джунгли, в которые не ступала нога человека. И даже если мы сознавали, что это смешно, тем не менее в этой кажущейся неисчерпаемости музыкальных программ виделся нам символ бессмертия.
И вот выходит, что их хватает ровно на двенадцать дней. Бобина разматывается до конца, затем все начинается сначала.
4 апреля.
Итак, забавы ради мы сами можем составлять радиопрограммы на следующие двенадцать дней, месяцев или лет. Чтобы знать, что мы будем слушать впредь, надо лишь записать в календаре мелодию, которая звучит сейчас: ее будут передавать через двенадцать, двадцать четыре, тридцать шесть дней…
Насколько мне известно, никто еще не составил такого списка, хотя и вчера и сегодня о записях говорилось много. Даже на Икс-107 это подействовало угнетающе, хотя он и не произнес ни слова. У него пропала охота слушать любимую программу. Когда это делаю я, он просит меня выключить радио. Видно, для него музыка означала нечто большее, чем для меня.