Эцуко закрыла глаза.
— Сколько ни старайся, милее не станешь, правда же? В любви это так. А Икуэ не хотела признать, что есть вещи, которые не объяснить с помощью логики, что многое в жизни не в нашей власти. Она покончила с собой, чтобы и в будущем преследовать Мисао своей ненавистью. Если б я еще раз встретилась с Икуэ, пусть даже с призраком, я многое могла бы ей сказать. Ее смерть всех нас оставила в проигрыше. А она, умерев, вышла победительницей. Победила и сбежала — разве это честно?
Некоторое время Эцуко сжимала трубку, не говоря ни слова.
— Алло, алло, вы слышите?
— Да… слышу. Икуэ умерла четвертого июля?
— Когда ж это было-то?.. По-моему, в июле, но точного дня не помню.
Итак, запись «Вторая годовщина смерти» в дневнике Мисао относились к Икуэ Сиёдзи. Мисао не забыла. Перед смертью Икуэ нанесла Мисао не рану, скорее это был ожог. Чтобы след от этого ожога продолжал ее мучить всю жизнь…
— Вы разыскиваете Мисао в одиночку? — спросила Момоко. — А как же ее родители?
Эцуко, не раздумывая, солгала:
— Разумеется, они очень обеспокоены. Поэтому я и взялась им помочь.
— Да? Всегда можете на меня рассчитывать. Но голова у меня совсем не варит, большой пользы не будет…
— Я бы не сказала, что ты глупая.
— Неужели? Почему же меня выперли из школы за неуспеваемость?
— Это означает лишь то, что тебе не дается учеба. В школе не разбираются, глуп человек или умен.
— Гм… Может и впрямь? Первый раз такое слышу, — Момоко захихикала, точно от щекотки, как самая настоящая семнадцатилетняя девочка. — Мисао говорила, что вы иногда выдаете такие перлы, с ума сойти! Ни от кого другого такого не услышишь.
Эцуко была польщена.
— Думаю, все потому, что я не несу за вас ответственности. Мы всего лишь друзья, всего лишь знакомые.
— Так-то оно так…
— Да, так и есть. Поэтому, пусть иногда тебе и кажется, что мать пристает по пустякам, все равно, пожалуйста, не называй ее старухой, договорились?
Момоко захохотала.
— Хорошо, я подумаю. Кстати, Мисао постоянно задавалась вопросом — что вы за человек? Какая вы дома, в своей личной жизни? Ну, например, ругаете ли свою дочь?
— Случается, что ругаю. И по попе шлепаю.
— Это вообще в характере Мисао — ее ужасно волнует, как она выглядит со стороны, что о ней думают окружающие. Разумеется, не без причины. Поэтому она всегда испытывала интерес к другим людям. Но никогда не пыталась узнать человека, общаясь с ним лично, а, так сказать, прощупывала издалека…
Тут вдруг Момоко громко воскликнула.
— Что случилось?
— Скажите, госпожа Сингёдзи, а у вас есть любовник?
Эцуко обомлела.
— Что?!
— Мисао говорила мне, что у вас умер муж. А любовник? Есть мужчина, с которым вы встречаетесь?
— Что за странный вопрос?
— Не обижайтесь, — заторопилась Момоко. — Просто как-то раз Мисао упомянула в разговоре, что ей кажется, у вас есть тайный любовник.
Эцуко была в недоумении. С тех пор как умер Тосиюки, она ни разу даже не прошла рядом с мужчиной по улице.
— У меня нет любовника, — сказал она твердо.
— Правда? Что же Мисао имела в виду?
Внезапно Эцуко вспомнила запись в дневнике — «Сингёдзи ♥». Не означало ли это — «любовник Сингёдзи»? Может быть, Мисао встретилась с человеком, назвавшимся ее любовником?
— Мисао сказала: «Как я рада, что госпожа Сингёдзи нашла свое счастье!» Но если любовника нет, говорить не о чем. Наверно, она что-то не так поняла.
В эту ночь Эцуко приснился сон. Сон про Мисао.
Мисао шагает рядом с Эцуко. Но дойдя до развилки, машет рукой: «Пока-пока!» Эцуко не хочет с ней разлучаться, но Мисао медленно уходит все дальше и дальше и, наконец, исчезает в тумане.
Мисао не одна. Кто-то идет немного впереди нее. Эцуко понимает, что этот кто-то — опасен, она хочет предупредить Мисао, но не может произнести ни звука. И сдвинуться она не может.
И тут раздается громкое тиканье часов. Безжалостный звук стрелки, отсчитывающей время. На этих часах циферблат перевернут, секундная стрелка — красная. Красная, как кровь. Если бы достать эти часы и повернуть время вспять, Эцуко смогла бы нагнать Мисао, но где они сейчас, эти часы, она не знает…
26
Часы лежали на ладони Мисао Каибары.
Здесь, в изоляции, время для нее остановилось. Если бы не эти часы, которые она купила в модном магазине, по подсказке Кирико, она бы не смогла провести грань между днем и ночью.
Сейчас на перевернутом циферблате стрелки показывали ноль часов двадцать минут. Мисао осторожно положила часы на столик возле кровати.
В теле тяжесть. Голова не работает, точно вместо мозга набита мокрыми опилками.
Сколько дней прошло с тех пор, как ее притащили сюда из «Ла Пансы»? Три дня? Четыре? Кажется, после «путешествия» она вернулась в бар ночью одиннадцатого августа. Около десяти… Нет, позже…
Первый, кого она увидела в баре, был Кадзуки Мурасита. Хозяин «Ла Пансы» обычно валялся пьяный, свернувшись в углу. Но в тот вечер он был трезв.
— Я смогла вернуться.
— Разумеется, все возвращаются.
— Но ты же говорил, что достигший седьмого уровня не может вернуться назад.
— Ты не достигла седьмого уровня.
— Почему? Я же сказала, что хочу седьмой уровень! Ты мне помешал? Обманул?
Мисао ткнула в свое правое предплечье.
— Тут же написано — седьмой уровень! Ты меня надул?
Заговорил Кадзуки. В его узких, точно вылинявших глазках, мелькнула тень страха:
— Это правда, что никто из тех, кто достиг седьмого уровня, не вернулся. Если дойдешь до седьмого уровня, считай, ты уже — не человек…
У Мисао кружилась голова и подкашивались ноги. Голова разламывалась. Она пошла отдохнуть в подсобную комнату Кадзуки. Заснула… Проснулась с пересохшим горлом… И тогда…
Она услышала вопль. Ужасный голос. Срывающийся на визг крик женщины.
«Прекратите! Прекратите! Что вы делаете! Прошу вас прекратите, прекратите!..»
Крик резко оборвался. В тот же миг в комнате внезапно погас свет и, замерцав, вновь зажегся.
Мисао охватила паника, она вскочила, чтобы выбежать вон. Но дверь была заперта.
От страха она обезумела, начала колотить в дверь кулаками, и тогда пришел Кадзуки.
Нет, Кадзуки был не один. С ним был другой человек, чуть старше его. Как только он увидел Мисао, его рот искривился. Он был в ярости. Казалось, вот-вот ударит Кадзуки.
— Придурок! Зачем ты ее сюда привел? Разве мы не договаривались?
Кадзуки схватил Мисао, прижал к себе и злобно выкрикнул:
— Не смей мне указывать! Эта девчонка особенная. Она моя!
Мисао попыталась вырваться из его рук. Никогда раньше он не называл ее «своей». Она его не любит. Он ей противен. Отпусти…
Борясь с ним, она потеряла сознание. А когда пришла в себя — эта комната.
Размером почти такая же, как ее комната дома. Стены и потолок — белые. Шторы тоже белые. И кровать — белая. Когда прижимаешься лицом к подушке, в нос ударяет запах лекарств.
Все понятно — больничная палата.
Приподнялась, опираясь на подушку. Голова побаливала. Не вся, а с правой стороны, где-то за ухом. Точно туда вонзили иглу.
Возле кровати — маленький столик, на нем лежит ее сумка. Открыв, заглянула внутрь и убедилась, что из нее ничего не пропало. Вот только одежда на ней была другая. Вместо красного платья — застиранная белая пижама. В тот момент, еще не понимая, что происходит, она первым делом начала искать глазами Кадзуки. Даже позвала его: «Господин Мурасита!» Не напрягаясь, вполголоса, но тотчас почувствовала себя обессилевшей.
Сколько ни кричи, никто не придет. Никто не отзовется. И нет кнопки экстренного вызова, как положено в больничной палате. Она попыталась спуститься с кровати.
В этот момент заметила, что левая рука не действует.