Философ внимательно и вдумчиво смотрел в мои обдолбанные глаза.
– Да, – согласился он. – Вы замечательно изложили мне гносеологию и политические взгляды Джона Локка. Четвёрка вам подойдёт?
– Подойдёт, – согласились остатки меня, те самые, которым удалось выслушать единственную посещённую лекцию и даже настолько ей заинтересоваться, чтобы запомнить. Философ с каким-то непонятным облегчением кивнул и расписался в моей зачётке, а я повлёк своё тело, которое медленно возвращалось в полусон, прочь.
Регина сдала что-то своё, романо-германское, на отлично и на радостях напоила меня в околоуниверситетской пивнухе, не подумав о моём отходняке. Ровно посередине нашего подземного возвращения в её логово, в переходе с красной ветки метро на серую, меня вывернуло выпитым на грязный кафель, который никогда не видел солнечного света. В такие отвратительные моменты мне всегда везло. Никто не побежал звать милиционеров, никто даже слова не сказал. Регина купила в ларьке минеральной воды и мокрой салфеткой утёрла моё несчастное рыло, потом обмахнула пальто, на которое попало несколько струй и отошла на два шага, чтобы посмотреть. Не знаю, что она увидела, но вернувшись, она поцеловала меня в щёку.
Дома Регина накормила меня чем-то мясным с кусками неопрятных овощей, обильно удобрённых специями. На этот раз еда пошла неожиданно хорошо, и я тут же отключился на гостевом диване. Проснулся я почему-то на Регинином плече, основательно раздетый и раскутанный, несмотря на холод. Вернуться обратно в сны, как обычно со мной бывало во время первого пробуждения, почему-то не хотелось. Я посмотрел на мирно сопящую Регину и пошёл пить чай.
За завтраком выяснилось, что Саши и Семёна, нового любовника, дома вчера не было. Спрашивать, каким образом я проснулся не там, где засыпал, было глупо и занудно, поэтому я свыкся с тем, что последующие три дня каждый раз просыпался рядом с Региной. Получалось, что в какой-то момент сна она перетаскивает меня в свою кровать и иногда просто кладёт поверх одеяла рядом с собой, а иногда затаскивает внутрь. В этом было что-то настолько нежное и не нуждающееся в словах, что мы с ней почти не разговаривали во время нашей общей бодрости: я упорно продолжал вставать раньше Регины часа на три, проспав не больше шести часов. Видимо, это было побочное последствие дешёвого передоза: если раньше, выныривая из сна в залитую солнцем реальность, которую комната тщетно пыталась спрятать от меня, стыдливо завернув в шторы, я захлопывал слипающиеся глаза и топил их обратно в опухшем от сна лице (иногда мне казалось, что виной всему близорукость – окружающая действительность была настолько нечётка и расплывчата, словно нарисована вокруг широкими расплесканными мазками, – всплывающее из сонных болот сознание просто не могло поверить в то, что пока я спал, произошла метафизическая Октябрьская революция, и Божьей мастерской завладели безумные авангардные художники, небритые, злые и не сомневающиеся в том, что мир должен выглядеть именно так), то теперь, проведя шесть часов нигде, словно выключенная лампочка, я внезапно возникал в Регининой постели, вызванный из безжизненной пустоты чьей-то непонятной волей. Глаза распахивались и внутренности головы тут же начинали трещать радиосигналами бесконечного диалога множества маленьких я друг с другом.
После пробуждающего щелчка тумблера я разряжал утренний мочеиспускательный стояк в одну из трёх ёмкостей совмещённого санузла, чистил ароматной пастой гнилые зубы и около часу пил чай, курил и читал. Потом шёл за продуктами в соседний универсам и снова пил чай. Когда Регина просыпалась, мы завтракали и смотрели кино: триллеры, японские ужасы (европейские и американские истории о потустороннем вряд ли уже смогут кого-нибудь испугать), старый и новый нуар. Между просмотрами мы болтали о половых извращениях и писательских ухищрениях, создающих из случайной темы мрачную атмосферную прозу, которая цепляет не меньше фильмов. Эти три дня как будто выключенного, спрятанного от посторонней жизни времени очень хорошо сочетались с моими ежевечерними падениями в безвременность и беспространственность.
На четвёртое утро Регина проснулась раньше меня. Когда в меня был пущен ток, включающий мои ощущения и внутреннюю речь, я ощутил, что мне заткнули рот куском мяса. Открыв глаза, я увидел зелёные колодцы, в которых тонуло моё размытое лицо, захлёбывающееся радужкой. Колодцы тут же поползли вверх вместе с куском мяса, который оказался Регининым языком. Чужие эмоции убегали в близорукую размытость, а очки находились на другом конце комнаты, на столе возле моего дивана. Пока я одевался, мыл лицо и зубы, Регина уже заварила чай и намазала маслом шесть тостов. – Привет, – сказала она, когда я вошёл в кухню. – Сегодня Семён приезжает.